Унесенный

Обычно ораторы исходят из противопоставления порабощенной родины – и ожидания светлого дня ее освобождения. Здесь же не было такого противопоставления. Раньше думали о родине, теперь – о себе. Была лишь тревога за пошатнувшуюся жизнь. Только бескорыстные молодые и горячие требовали идти на Кремль.

Гордеев улыбался. Он вырос из их штанишек

Нахохлившийся телеведущий, встревоженный понижением его рейтинга, предостерегал:

– Юнцы, куда вы против государственной мощи! Маргиналы!

Он маленький и корявый, а на заставке к своей пропагандистской телепрограмме выглядит античным героем, мужественно повернутым в профиль.

Маститые художники слова, кисти и кинокамеры почему-то оправдывались:

– Каждый должен заниматься своим делом, и оттуда разить врага доступными ему средствами.

В них говорило «холодное сердце» творцов, бесстрастно испытующих общественную суету. Гордеев понимал: этому дали возможность печататься, а этому финансировали перестройку его театра, а этот снимает патриотический исторический фильм. Коллаборационизм бессмертен!

– Работать в Системе – значит быть встроенными в преступную хунту! – злорадно срезали соглашателей молодые и горячие.

– Значит, все, кто работает – а работают в Системе все – преступники? – ядовито усмехаясь, вскричал телеведущий. Тьфу на вас!

Истово осенил себя крестом и плюнул.

Четвертые отвечали:

– Ничто не поможет, пока государство не ввергнет народ в беду, и тогда он свергнет его. Учтите, мирным конституционным путем.

Гордеев втайне поддерживал последних.

Представитель домового комитета, защищающего спортивную площадку для детей, предложил:

– Надо создавать корпоративные группы и союзы, чтобы они представляли интересы своих профессий.

Собиралось и много любопытствующих зевак, принимавших одинаково восторженно оратора с одной точкой зрения, и другого – с противоположной. В заднем ряду сидели неулыбчивые и нелюдимые, наверно, бывшие охранники и еще некто.

Американский журналист Алекс бегал между рядами и тыкал в лица известных участников камерой, на бегу задавая вопросы – он работал одновременно на созданное Движением альтернативное Интернет-ТВ и свою газету «USA Today».

Американец чувствовал себя в безопасности, как рыба в воде, в совершенно чужой стране. Он «гражданин мира» из Нью-Йорка, с генами предков, в Европе волочивших через леса и поля 30-летней войны свои мушкеты, а в Америке, где «Буливар не выдержит двоих», создавших легенды о захвате прерий Великого Запада, о войне Севера с Югом.

Гордеев терялся. Как с такими разношерстными представлениями можно разработать программу "раскрытия-слияния" всех человеческих сознаний в одно, которую он пытался и не мог сформулировать? Но предчувствовал ее еще с детства, как нечто реальное.

Он, со смятением в голове, застилавшим туманом ясные мысли, начал выговаривать выношенное:

– Космическая станция человечества плывет в неизвестное, и каждая тусовка не замечая веселится в своей компании. Тусовки в разных обличиях – тоталитарных или демократических стран, католиков и шахидов, демократов и консерваторов, молодежных сходок, и соседей, шипящих из полуоткрытых дверей. И каждой неизвестно ее будущее. Поэтому выбирают то, что под рукой, вбитое в сознание. Делают глупости, бредя слепо, на ощупь, перебирая камешки на берегу океана истины.

Все страшное на Земле происходит от закрытости для людей иных горизонтов. Обычно им не приходит в голову – выходить из своих пузырьков существования, насыщенных кипучими страстями интересов и борьбы, как у мелькающих в капле микробов. Это внедренный тысячелетний страх выйти за пределы дозволенного, где опасно для жизни.

Но особенно любопытным хочется выйти за горизонты. Из них выделяются творческие люди искусства, науки. Довольно немногочисленная группа, да и то – большинство их крутится в рамках уже обкатанных знаний.

– А между тем, – осмелел Гордеев окончательно, – можно повернуть колесо кровавой истории, крутящееся вхолостую. Стоит только открыться всему разнообразию мира, и обнажатся более глубокие истины, сразу померкнет серьезность личных обид и злобы, и охватит чувство удивления творчеством людей в истории, и вселится жалость и боль за них, обернувшихся родными и близкими. И речь потечет медовой истиной иных измерений.

В зале послышались смешки.

– Но открыться очень трудно. Путь этот очень долог. Это путь – воспитание целого поколения новых людей. Надо взойти пытливым умом не только на «вершину знаний, накопленных человечеством» (недурно выражался Ильич), но и остроты сопереживания с людьми.

– Опять скатываемся к созданию «нового человека»? – кричал либерал.

– Хотите изменить мир здесь и сейчас? – спрашивал маститый писатель с густой шевелюрой, аккуратно зачесанной назад.

Он не сорвал аплодисмент. Участники странно молчали. И уже неуверенно продолжал: