Университет. Руководство для владельца

Прежде всего, о преувеличенных надеждах на то, что образование есть ответ на социальные неурядицы. Ясно, что нынешнее негативное отношение к высшему образованию объясняется студенческим бунтом 1960-х годов, поражением во Вьетнаме, упадком конкуренции в стране и другими общенациональными бедами. Короче говоря, негативизм питается всеми недовольствами, существующими в нашем обществе. Наблюдатели, критики, обычные граждане смотрят на государство, разочаровываются в нем и обвиняют школы. Например, в плохом функционировании экономики легче и удобнее обвинить школы бизнеса, чем управленцев и рабочих, да и работники сферы образования вносят посильный вклад своими чрезмерными обещаниями. Мы исходим из того, что образование обеспечивает хорошие рабочие места, и когда этого не происходит – как в 1970-е годы, – наступает озлобление. Мы продаем образование в разрезе карьеры или добавленной стоимости, вместо того чтобы рассматривать его как цель в себе, позволяющую вести достойную, разумную жизнь, причем не обязательно более обеспеченную в денежном отношении. Слишком многие из нас путают хорошее образование с добродетелью, и когда публика читает о выпускниках знаменитых университетов, пополнивших ряды среди спекулянтов и других обманщиков, они делают негативный вывод о качестве высшего образования в Америке. Каждый сотрудник факультета должен знать, каждый администратор знает, а каждый декан навеки убежден, что связь между характером и образованием очень слаба. Вспомните, многие нацисты читали хорошие книги. Они были продуктами вызывающего всеобщее восхищение классического образования. Я уверен также, что японские летчики, которые бомбили Перл-Харбор, имели – точнее, имели бы – высокие показатели по тесту SAT. Я просто думаю, что позитивное и непосредственное влияние образования ограниченно. Лучшее образование, в среднем, должно вести к более высокому уровню гражданской добродетели, которая является основной посылкой нашей демократии. Однако всегда будут многочисленные исключения.

Значительная часть современных придирок основывается на ностальгии – эмоции, которую я не разделяю. Считается, что около 40 лет назад, когда господа Блум, Беннет, Хирш и я были студентами, стоял золотой век, и, как иронично сказал Джон Бакен, с того времени цивилизация пребывает в упадке. В те чудесные дни сущность была сущностью и главным словом было «джентльмен»; восторженные студенты сидели у ног милостивых менторов, участвуя в сократическом диалоге (такой образ появился в 1930-е годы в голливудской версии Оксфорда). Эти замечательные деньки были нарушены крайностями 1960-х годов: наркотиками, сексом, инфляцией ценностей, презрением к классике и рок-музыкой.

Сегодня университет нравится мне больше, чем 40 лет назад, и это, возможно, дает мне основания для оптимизма. Это также мое самое важное отличие от критиков. Действительно ли общее образование – столь лелеемое нашими критиками – исчезло в нескольких последних поколениях? Только в том смысле, что студенты и профессора были гораздо более однородны: прием в университет, независимый от имущественного положения, был неизвестен; евреи, американцы африканского происхождения, азиаты и женщины встречались редко; было мало национальных университетов и еще меньше национальных стипендий. Таким образом, состояние общего образования было не столько отражением достоинств программ или педагогов, сколько последствием узких классовых привилегий. Было более дешевое, более легкое общее образование, привилегия немногих, и я не стремлюсь вернуться в то время. Действительно ли правда, что 40 лет назад мы – студенты сидели вокруг наших общежитий, кушая печенье, запивая его молоком и рассуждая о достоинствах квартетов позднего Бетховена? А сейчас только и существует выбор между панками или тяжелым роком, грохот которого гарантирует глухоту к 30 годам? Только не в моем мире (см. примеч. 8).

Хотя моя общая оценка положительна, я знаю, что пропасть между идеалом и реальностью в высшем образовании велика. Это особенно явно видно, потому что в колледжах и университетах гораздо больше позерства, чем в начальных и средних школах. Профессора любят надевать мантию бескорыстия: плохо оплачиваемые слуги студентов и общества, искатели истины. И потом публика время от времени имеет возможность судить о нас по печати, – как о фальсификаторах научных фактов (мошенники!), жадных до денег (недавняя статья о Гарварде имела умный заголовок «In Pecwiia Veritas») (истина в деньгах (лат.). – Примеч. ред.) и порой даже непатриотах. Я сравнивал нас с судьями и священниками – преисполненными чувства собственного достоинства, сообщаемого мантиями, – однако академическое поведение не всегда соответствует этим идеальным стандартам. Это создает питательную почву для критики.