Унтер-офицер и другие

А Головкин, как ни в чем не бывало, стоит посреди давильни и преспокойно закуривает сигарету. Увидев меня, он жестами и мимикой показывает, что, к сожалению, им не удалось взять диверсантов живыми. Рукавом шинели майор вытирает пот со лба. Затем губы его растягиваются в улыбке. Взяв у меня из рук автомат, он подкинул его в руке, а затем отдал мне со словами:

— А ты, как я вижу, отличный стрелок… Ну, теперь можно идти.

Я оглядываю давильню и вижу: у окошка лежит краснорожий с автоматом в руке. Возле печки, за грудой кирпичей, — другой. Автоматная очередь пришлась ему прямо в лицо. Третий диверсант распластался на пороге.

Мишенька обыскивает убитых и забирает все их бумаги, документы и оружие. В комендатуре все это внимательно разберут, но уже сейчас ясно, что это переодетые немецкие диверсанты, а их бумаги — это письма родных из Германии.

Бубик предлагает войти в село с песней, как подобает настоящим солдатам после первого победного боевого крещения.

— Строиться! — подаю я команду.

Габор Шуйом встает в строй первым, но говорит, обращаясь к Даниэлю, все еще лежащему на земле:

— Петер, вставай в середину, ты у нас лучший песенник!

Видя, что Даниэль почему-то не поднимается и даже не шевелится, Габор испуганно уставился на неподвижного товарища, а затем тихо позвал:

— Петер… Товарищ Даниэль!.. — На какое-то мгновение Габор окаменел, а затем вдруг зарыдал, как ребенок, дрожа всем телом. Даже винтовка, на которую он опирался, задрожала мелкой дрожью.

Мы с Бубиком словно по команде бросились к Даниэлю. Бубик перевернул его с живота на спину, а затем растерянно посмотрел на меня. Уголки рта у него опустились, губы задрожали. Бубик стащил с головы шапку.

Пуля попала Даниэлю прямо в лоб, оставив маленькую дырочку, из которой еще медленно текла кровь.

Майор, передав Мишеньке свой автомат, опустился перед Даниэлем на колени, быстро расстегнул ему воротник пальто, рубашку, чтобы пощупать, не бьется ли сердце. Вскоре он встал и тоже снял шапку.

— Умер, — тихо проговорил майор. — Убит…

Шуйом уже не плакал, а лишь смотрел пустым взглядом прямо перед собой.

— Как же это случилось? — растерянно, ни к кому не обращаясь, спросил Козма. — Как это могло случиться?

Я построил людей. Четверо несли на пальто маленького Даниэля. Хмурый Головкин шел рядом со строем. Снег скрипел под ногами.

Голова Петера медленно раскачивалась из стороны в сторону. Широко раскрытые глаза смотрели прямо в небо. На маленьком личике словно застыла робкая улыбка.

Шуйом подошел к Петеру и закрыл ему глаза.

Когда мы свернули на центральную улицу, нам навстречу выбежал кузнец Даниэль, отец Петера: печальная весть уже долетела до него. Из горла кузнеца вырвались хриплые звуки. Он упал на грудь сына и зарыдал:

— Петер… родной ты мой… сыночек…

Бубик, который до сих пор крепился, тоже громко заплакал, вытирая глаза грязным кулаком.

Нам с трудом удалось оторвать старика от тела сына.

Мы медленно шли по центральной улице села, неся маленького Даниэля, худенького черноволосого парнишку, нашего незаметного героя. Вслед за нами шла довольно большая толпа жителей. Старик Даниэль словно прилип к сыну и ничего не замечал вокруг. Нам, по сути дела, приходилось нести и его, так как он с трудом переставлял ноги. Майор Головкин сочувственно пожал ему руку, выражая свое соболезнование, но тот даже не заметил этого.

Когда мы подошли к дому кузнеца, Шуйом зашептал мне на ухо:

— Мать Петера очень больна… Она лежит в задней комнате. Нужно сделать так, чтобы она не увидела сына…

Но, как назло, дверь в комнату, где лежала старушка Даниэль, была открыта настежь. Когда мы проходили мимо, мать Даниэля приподнялась на постели и тут же без чувств упала на подушку.

Вечером следующего дня состоялись похороны Даниэля.

Гроб с его телом провожала вся полиция за исключением единственного часового, которого мы оставили у ворот. У здания комендатуры к нам присоединились советские солдаты и офицеры. Всего их было шестеро: майор Головкин, лейтенант Григоренко, Мишенька и трое солдат.

Учитель Фекете над гробом Даниэля произнес прощальную речь. Он стоял у гроба, сняв шляпу, и тихо говорил.

Слов его я не слышал. Перед моим мысленным взглядом встал живой Даниэль: вот я вижу, как он, браво щелкнув каблуками, отправляется на пост к амбару, а потом в самом конце дежурства добровольно вызывается отнести приказ на хутор. Худенького личика его почти не видно из-под шапки, которую он натянул до самых глаз. Я говорю ему: «Петер, ты бы сначала поужинал, а уж потом пошел». Петер по-мальчишески смеется, говоря, что ему этот путь хорошо знаком и совсем не труден. Спустя минуту я уже вижу его бегущим по склону холма. И вот теперь Петера Даниэля, нашего маленького Петера, нашего товарища, уже нет в живых.

Йошка Козма застыл по стойке «смирно». По щеке его медленно сползает слеза.