Уолт Дисней: человек-студия

Рецензии на «Мэри Поппинс» были лучше, чем на большинство диснеевских фильмов, и лишь некоторые авторы все же были полны скептицизма. В многолетней войне Диснея с рецензентами он наконец-то смог насладиться перемирием. Бывало, что, читая рецензии, он начинал размахивать кулаками, называя критиков «умниками-зазнайками» и «мастерами шпилек». В одном интервью, опубликованном в 1964 году, он сказал: «Я не литературный человек. Что касается реализма, то грязь можно найти под любым булыжником. Я принадлежу к числу оптимистов. Всегда есть радуга. И массовый зритель любит счастливые концовки. Если вам удастся выжать у зрителей слезу, они запомнят ваш фильм. Секретом Чаплина была щепотка патетики. Некоторых голливудских режиссеров смущают сантименты, а я люблю поплакать».

По поводу успеха «Мэри Поппинс» он высказывался в том же духе: «Я люблю совершенство, но кукурузу тоже люблю. Я делаю фильмы не для высоколобых. Стили могут различаться с виду, но в основе вкус широкой публики неизменен. Ей нравятся персонажи, которым можно посочувствовать, и действие как в жизни. И мне тоже это нравится, и в мультфильмах, и в кино, и во всех этих героях в Диснейленде».

Еще в одном интервью Дисней позволяет себе резкие высказывания, полные горечи: «Эти художники-авангардисты – подростки. Таким путем идут только те, кому нравится производить шум, так создается болезненное искусство… Ни во мне, ни в моей работе нет цинизма… Я не люблю снобов. Интеллектуалы становятся снобами. Они думают, что они выше всех, но это не так. Бо́льшая образованность не означает большего здравого смысла. Их представления об искусстве – просто безумие… Мне нет дела до критиков. Они воспринимают себя слишком серьезно. Думают, что единственный путь быть замеченным и быть при этом умным – находить ошибки у других. Но я делаю свои фильмы для публики, а не для них».

Сложность заключалась в том, что Дисней, не делавший фильмов для высоколобых, во многих отношениях сам к ним принадлежал. Его простота и прямолинейность, сыгравшие важную роль в тридцатых, не могли сохраняться неизменными в позднейшие годы без некоторого наигрыша. Билл Дэвидсон, взявший у Уолта интервью в 1961 году для TV Guide, заметил противоречия в поведении Уолта: «Публика думает, что Дисней – человек, который играет с моделью поезда и обменивается шутками со своими юными подопечными в “Клубе Микки-Мауса”. В действительности он один из самых начитанных, наиболее грамотно и ясно выражающихся людей в Голливуде, он путешествовал больше, чем другие. Когда я общался с ним за обедом в его личной столовой на его студии, я ощутил это со всей отчетливостью. Сначала он с наивным апломбом сыпал шутками деревенского острослова. Но, когда он говорил о финансовых перспективах на 1962 год, о современном искусстве – Пикассо и Диего Ривере, о фрейдистской психиатрии, его деревенская речь исчезала. А через несколько минут он спохватывался и возвращался к соседским байкам».

К 1962 году Дисней уже сорок лет жил в Лос-Анджелесе, он стал частью голливудской киноиндустрии. Мир кино, его блеск и цинизм гораздо в большей степени влияли на городскую культуру, чем в двадцатые годы, когда Дисней приехал из Канзас-Сити, поменяв, в сущности, один город Среднего Запада на другой такой же. (Калифорнийская версия отличалась лучшим климатом.) Если у Диснея и были настоящие друзья в 1960-е годы, то они занимали высокое положение в киноиндустрии или в сопоставимых по значению сферах деятельности, например, в архитектуре. В Холмби-Хиллз Уолт и Лилиан были соседями известного архитектора Уэлтона Беккета, они путешествовали вместе с ним и его женой. В таком окружении Дисней мог оставаться «деревенским парнем» только с помощью продуманного поведения, а это не вязалось с теплотой и спонтанностью. Постоянно случалось так, что журналисты, бравшие у Диснея интервью, обнаруживали совсем иного человека, чем ожидали.

«Прежде чем мы встретились, – писал эссеист Обри Менен в 1963 году, – его помощники сделали все возможное, чтобы убедить меня, что Уолт Дисней, в сущности, нечто вроде добродушного дядюшки. Он открыт и доступен, говорили мне, с ним легко разговаривать. Но вместо этого я увидел высокого угрюмого мужчину, который, казалось, был одержим каким-то личным демоном. Все на свете знают лицо и фигуру господина Диснея. В частной жизни он улыбается меньше – я видел его улыбку только однажды. Он беспокойный, говорит короткими предложениями, с паузами, во время которых смотрит на собеседника, или, скорее, сквозь него… Руки Диснея постоянно в движении, когда он говорит. Дисней поднимает предметы со стола, проигрывает ими и отбрасывает резким жестом, как если бы они пришлись ему не по вкусу».