Упражнения

Они вошли в переулок и углубились на несколько шагов. Переулок был шириной не больше трех метров, частично вымощенный булыжником, а там, где булыжников не было, виднелся грунт, покрытый слоем жухлого летнего травостоя. Из окна сверху на мостовую падал квадрат желтого света, и они встали рядом с ним, слегка освещаемые его отблеском. Наконец их окружала тишина. Она прислонилась к стене. Глядя на нее, он поступил так же – и стал ждать. Они не обращали внимания на холодные дождевые капли, падавшие им на непокрытые головы. Он знал, что высокопарные речи не в ее стиле. После долгой паузы он тихо сказал:

– Итак, ты хочешь мне что-то сказать.

Он произнес эти слова, хотя предпочел бы не слышать ее, предвкушая поток, шквал обвинений. Ведь он пострадавшая сторона. Но он не собирался ни жаловаться, ни вообще что-то говорить. Он внезапно потерял дар речи – и был этим удовлетворен. Им овладело невероятное безразличие. Потом он мог бы об этом пожалеть. Но что бы ни было сказано здесь и сейчас, это уже ничего не могло изменить. Она будет упрямо продолжать идти своей дорогой. А он вернется домой. Его жизнь будет такой же, какой и была. Лоуренс был вполне счастлив, давно привыкнув жить с одним родителем. А мир рано или поздно станет еще лучше. Он вспомнил и попытался снова пережить свое ощущение оптимизма на нейтральной полосе. Это было всего три часа назад. Уже все ожидали, что сателлиты Советской империи повернут голову на Запад и встанут в очередь дожидаться приема в Общий рынок, в НАТО. Но кому тогда нужно НАТО? Он ясно представил себе Россию, ставшую либеральной демократией, распустившуюся, как цветок весной. Ядерное оружие в ходе переговоров будет уничтожено. А потом мегатонны лишних денег и добрых намерений потекут рекой и смоют, как грязь, любую социальную проблему. Идея всеобщего благосостояния наполнится новым смыслом, обновятся школы, больницы, города. Тирании на всем Южноамериканском континенте падут, амазонские дождевые леса будут спасены и окажутся под надежной охраной – пусть лучше на Земле вырубят под корень нищету, а не леса. Для миллионов настанет эпоха музыки, танцев, искусства и ликования. Маргарет Тэтчер продемонстрировала это в своей ооновской речи: даже правые политики наконец-то осознали важность изменения климата и поверили в то, что надо действовать, пока не поздно. На это могли бы все согласиться, и Лоуренса, и его детей, и их детей ждала замечательная жизнь. Берлин, как ясно увидел Роланд, помог ему сохранить себя в семидесятые, а сегодня воочию показал мелкие горести и унижения его личной жизни. И теперь, когда он наконец увидел Алису, она уменьшилась до обычных размеров, превратилась в очередную мечущуюся личность, пытающуюся найти свое место в жизни, такую же уязвимую, как и он сам. И теперь он мог со спокойной душой уйти, доехать на метро до Уланд-штрассе, найти свой отель и выпить в баре с Питером и его электроснабженцами за светлое будущее. Возможно, они заключили сделку. Но он чувствовал себя в долгу перед Алисой. А что она должна ему?

Она молчала, прислонившись к потрескавшейся бетонной стене. Дождь продолжал моросить. Она сняла с плеча сумку и поставила ее между ног.

– Давай, Алиса. Или говори, или я ухожу.

– О’кей. – Она полезла в сумку, вынула сигарету, прикурила и сильно затянулась. Это было что-то новенькое. – Я три года упражнялась, готовилась тебе это сказать. Тогда это было легко. Слова сами собой лились. Но теперь… ладно. Когда Ларри было месяца три, я вдруг поняла кое-что важное. Может быть, это было очевидно всем, кто меня хорошо знал. А для меня это было откровение. Как-то днем мы пошли гулять с ним в Баттерси-парк. Когда мы вернулись, он спал. Ты хотел заняться сексом. Я нет. У нас из-за этого вышла ссора. Помнишь?

Он помотал головой и только потом понял, что и правда не помнил. Но в ее изложении звучало правдоподобно.

– Я ушла наверх, легла на кровать, но слишком устала, чтобы уснуть. И вот тогда-то я поняла, что живу жизнью своей матери, в точности повторяя всю ее траекторию. Некие литературные амбиции, потом любовь, потом брак, потом ребенок, старые амбиции скомканы или позабыты, впереди – вполне предсказуемое будущее. И горечь озлобления. Это меня ужаснуло, что ее озлобление перейдет мне по наследству. Я прямо чувствовала, как ее жизнь тащила меня к себе, тянула меня на дно вместе с ней. Эти мысли не оставляли меня. Я все думала про ее дневники. Про историю о том, как она хотела стать писательницей, как ей не удалось и что я росла с ощущением этой ее неудачи. И уже через несколько недель я поняла, что уйду. Даже когда мы обсуждали будущего ребенка, я уже все спланировала. Во мне словно жили одновременно два человека. Мне нужно было что-то совершить в жизни, что-то большее, чем просто родить ребенка. Я собиралась достичь того, что не удалось достичь ей. Хотя я очень любила Ларри. И тебя. Сначала я думала, что смогу все объяснить. Но ты бы стал возражать, ты бы меня отговорил. Я чувствовала себя настолько виноватой, что мне не было бы трудно даже…