Слова растаяли на ее губах, и она стала разглядывать свои ноги. Обвиняла ли она его в том, что он не смог убедить ее остаться? Он снова был в полном смятении и не мог его побороть. Ах, этот великий потребительский рынок самореализации, смертельным врагом которой оказался эгоистичный, вечно хныкающий младенец, действующий заодно со своим папашей и его нелепыми запросами. Да у него ведь были собственные скомканные амбиции, которыми он жертвовал, проводя с новорожденным дни и ночи. Но они стояли под дождем в этом переулке не для того, что затевать послебрачный скандал. Все еще сохраняя самообладание – или его видимость, – он сказал:
– Продолжай.
– Я уже потеряла тебя. Это я могу сказать точно. Так что беспокоиться уже не о чем.
Да, она хорошо его знала.
– Я слушаю, – произнес он.
После паузы она заговорила:
– Возможно, я была не права. Я решила, что разрыв должен быть полный и быстрый. Это было жестоко, и мне очень жаль. Правда жаль… Мне всегда было тяжело жить с твоей потребностью в ежедневном сексе. Но ребенок… с его потребностями, он меня просто уничтожал. Рядом с вами двоими… я была ничто. У меня не было ничего своего. Ни мыслей, ни личности, ни желаний – ничего, кроме сна. Я тонула. Мне надо было спасаться. Утром, когда я ушла… я вошла в метро, мне было… но я не стану это описывать. Ты хороший отец, а Ларри был еще крошечный, и я знала, что с ним будет все в порядке. И с тобой тоже, рано или поздно, все будет хорошо. Мне было плохо, но я приняла решение и сделала то, что должна была сделать. Это.
Она опять полезла в свою сумку и вынула оттуда книгу, которую он уже видел в кафе. Она шагнула к нему и протянула книгу.
– Это английская корректура. Книга выйдет одновременно там и здесь. Через полтора месяца.
Он сунул книгу в рюкзак и собрался уходить.
– Спасибо.
– И это все, что ты можешь сказать?
Он кивнул.
– Ты имеешь хотя бы отдаленное представление о том, как на протяжении истории женщинам было трудно творить, заниматься искусством, наукой, писать книги или картины? Мой рассказ ничего для тебя не значит?
Он покачал головой и зашагал прочь. Ох ты боже мой! Взрослый мужчина обиделся? Душераздирающая картина! И, передумав, он вернулся к ней:
– Вот твой рассказ в моем изложении. Ты хотела любить, ты хотела выйти замуж, и все получилось по-твоему. Но потом тебе захотелось кое-чего еще.
Дождь усилился. Он повернулся с намерением уйти, но она схватила его за рукав:
– Прежде чем ты уйдешь. Расскажи мне про Ларри. Прошу тебя. Что угодно.
– Как ты и сказала, он в полном порядке.
– Хочешь меня наказать?
– Приходи и сама посмотри на него. В любое время. Ему это понравится. Погости у нас или у Дафны и Питера. Я серьезно. – Внезапно ему захотелось взять ее за руку. Но вместо этого он повторил: – Алиса, я серьезно.
– Ты же знаешь, что это невозможно.
Он смотрел на нее и ждал.
– Я только что начала вторую… книгу. Если я его увижу, с этим будет покончено.
Он еще никогда в жизни не испытывал таких смешанных чувств, сильных и противоречивых, одним из которых была печаль, потому что он подозревал, что больше они никогда не увидятся. А другим чувством был гнев. Пожимание плечами оказалось наименее подходящим проявлением бушующей в нем эмоциональной бури, но на большее он оказался не способен. Он постоял еще немного, желая удостовериться, что ему есть что ей дать, а ей – что ему сказать. Но оба молчали, поскольку им нечего было предложить друг другу, и он ушел под проливным дождем.