Упражнения

– Аборт сильно меня подкосил. К концу нашего романа я чувствовала себя физически и эмоционально опустошенной. Я была очень привязана к Дэвиду. Я скучала по знакомым, учительница музыки из меня оказалась никудышная, ни на индивидуальных занятиях, ни на уроках с тридцатью учениками в классе. А потом ты стал брать уроки игры на фортепьяно. Ты был тихий, робкий, беззащитный, оказавшийся далеко от дома. И во мне что-то загорелось. Я пыталась самой себе объяснить это тем, что во мне заговорили неутоленные материнские чувства. И мое одиночество. Или я обнаружила таившиеся во мне лесбийские чувства – ведь маленькие мальчики похожи на симпатичных девочек. Я прямо хотела тебя усыновить. Ты был такой подавленный и несчастный. Но этим дело не ограничивалось. Я это точно знала, но не могла себе в этом признаться. Была в тебе еще важная особенность, которую я очень быстро подметила: ты был одаренный. Однажды ты пришел на занятие. Я-то считала, что уже достаточно хорошо тебя знала, чтобы ты мог убедить меня своей ложью о том, будто всю неделю упражнялся, разучивая первую прелюдию Баха. Но я ошиблась. Ты играл ее так красиво и выразительно, это было прелестно. Чтобы ребенок мог добиться такого звучания – просто невероятно! Мне пришлось даже отвернуться, потому что я была готова расплакаться. А потом не смогла сдержаться. И поцеловала тебя. В губы. И по мере того как мои чувства к тебе с каждым твоим приходом крепли, единственное, как я могла с ними совладать, – это быть или притворяться очень строгой с тобой. Я насмехалась над тобой. Я даже тебя ударила, со всего размаха.

– Линейкой.

– Но потом случилось другое. Перед или после прелюдии, не помню. Мне стало стыдно. Тогда я уже была тобой безнадежно одержима. Я тебя потрогала. И, сделав это, я едва не лишилась чувств. Я поняла, что теперь это будет не просто пресечь. Это было совсем не материнское отношение. Или, точнее, не только материнское, но и другое.

– В твоем отношении было нечто садистское.

– Нет, никогда. Это было желание обладать. Мне нужно было завладеть тобой. Это было какое-то безумие. Сексуально незрелый маленький мальчик. Я не могла понять, что со мной происходит. Маленький неряха среди десятков таких же маленьких нерях в школе. Я уговаривала себя перестать обращать на тебя внимание, но не смогла. Не смогла себя пересилить. Я не могла уехать. Но я договорилась с Мерлином Клэром, чтобы он занимался с тобой музыкой вместо меня, но, несмотря на это, я пригласила тебя приехать на обед к себе в коттедж. Безумие! Я очень переживала, когда ты не приехал. Но я понимала, что для меня так даже лучше. Я не хочу думать, что могло бы произойти. Я убедила себя в том, что мне нужно быть ближе к тебе и пестовать твой талант. Это был мой профессиональный долг. Было ясно, что из тебя получится выдающийся пианист, не то что я. И ты, без сомнения, был таким, когда я видела тебя в последний раз. Ты уже исполнял первую балладу Шопена. Это было поразительно. Быть может, у меня был какой-то резон хотеть быть твоим учителем, но я обманывала себя. Я хотела тебя. После того как я сдала тебя с рук на руки Мерлину Клэру, я старалась не попадаться тебе на глаза. Если же я замечала тебя издалека… О, как же я мечтала видеть тебя, просто видеть тебя. Но если я замечала, что ты идешь навстречу, я уходила.

Теперь, когда они окунулись в мир своих воспоминаний, он ощутил себя свободным. Он ее перебил, не в силах скрыть гнев:

– Тебе надо было просто уйти из школы. Ты рисуешь себя жертвой, бедной несчастной девушкой, оказавшейся во власти чувств, которые она не могла обуздать. Ты жертва, не я. Да перестань! Ты же была взрослая. У тебя был выбор. И ты выбрала остаться.

Она молчала, слегка кивая, обдумывая его слова, возможно, соглашаясь с ними. Но когда она продолжила, он вдруг подумал, что изложенная ею версия давних событий оказалась застывшей и непоколебимой. Словно она все эти годы хранила эту версию за семью печатями, ни с кем ею не делясь, и только сейчас выпустила наружу.

– Ты же сам сказал, что хочешь узнать мою точку зрения, мои чувства. О том я и толкую. О моих чувствах. Не твоих. Не твоих. Я жила на краю. Я считала, что мне нужна консультация психотерапевта, но в Ипсвиче тех лет ничего подобного не было. А я не могла представить себе, что смогу кому-то постороннему рассказать о своем навязчивом сексуальном влечении к маленькому мальчику. Я не смела употреблять слово «любовь». Оно казалось слишком смешным. И более того. Отвратным. И да, ты прав, это жестоко. Я не могла рассказать даже самой близкой подруге Анне, хотя она видела, что со мной что-то не то. Все это было чересчур душераздирающим, смехотворным. Уголовное преступление. Но ночами, оставаясь одна в том домишке, я снова и снова мысленно возвращалась к тем постыдным моментам, когда я ласкала и целовала тебя. Эти воспоминания возбуждали меня, Роланд. Но утром…

– Не называй меня по имени. Я не хочу, чтобы ты произносила мое имя.