Профессор поместил «Дельфин» в число лучших произведений поэта. Следовало ли публиковать сборник? По его мнению, нет, хотя он не видел в своих словах никакого противоречия. А можно ли смягчить возмущенную оценку выходки Лоуэлла, учитывая высокое качество творческого результата? Но он считал такую постановку вопроса неуместной. Способствовала ли проявленная поэтом жестокость созданию высокой или низкопробной поэзии, дела не меняло. Жестокий поступок оставался таковым в любом случае. Этим суждением лекция завершилась. По рядам пробежал ропот – по-видимому, одобрения. Приятно было осознать неоднозначность подобных дилемм цивилизованного поведения.
Встала женщина и задала первый вопрос. В комнате находится слон, заявила она. Мы обсуждаем здесь поведение мужчин-художников в отношении их жен, любовниц и детей, в чьем появлении на свет они поучаствовали. Мужчины забывают о своей ответственности, они заводят интрижки, напиваются, распускают кулаки и, оправдывая себя, ссылаются на интересы своего высокого призвания, своего искусства. История знает считаные случаи, когда женщины ради своего искусства приносили в жертву других, за что их, как правило, подвергали жестокому осуждению. Женщины скорее были склонны жертвовать собой, отказывали себе в радости иметь детей, чтобы заняться искусством. К мужчинам же относились куда более снисходительно. Если речь шла об искусстве, поэзии, живописи или о чем-то подобном, то это были всего лишь особые случаи банального мужского права. Мужчины хотели всего: детей, успеха и беззаветной преданности женщин их мужскому творчеству. Раздались громкие аплодисменты. Профессор явно растерялся. Он, видно, не рассматривал проблему в таком ракурсе. Что было удивительно: как-никак вторая волна феминизма еще поколение назад захлестнула университеты страны.
Покуда выступившая женщина и профессор спорили, Роланд обдумывал свои действия: он намеревался вмешаться. И это намерение заставило его сердце биться сильнее. Он уже придумал первую фразу: «Я мужской вариант Хардвик». Это могло вызвать смех в зале, но у него еще не созрел вопрос. Ему хотелось сделать заявление вроде того, что в самом начале лекции сделал профессор и которое вызвало возражение аудитории:
«Я был некогда женат на писательнице, чье имя всем вам известно. Прошу вас, никаких предположений. Она бросила меня и нашего ребенка, и могу вас твердо заверить, что вы все не правы. Чтобы это понять, нужно прожить с мое, – качество литературного произведения имеет огромное значение. Сэр, не возражаете, я вернусь к заданному вами вопросу. Если бы она оставила семью ради написания посредственной вещицы, то нанесла бы мне жесточайшее оскорбление. И тут встает следующий вопрос. Да, я ее простил, потому что она пишет хорошие, даже блестящие книги. И чтобы добиться того, чего она добилась, ей пришлось нас покинуть…»
Но он не успел поднять руку. Тут же вырос лес рук, все хотели задать свой вопрос. Роланд не воспользовался моментом и, слушая других, начал сомневаться в своих доводах. Он многие годы не размышлял глубоко над этой ситуацией. Возможно, он уже и не верил в свою интерпретацию. Пора ее переосмыслить. Это благородное желание простить Алису могло быть лишь способом уберечь свою гордость, надежно защитить себя от унижения. Если справедливо то, что говорил профессор о Роберте Лоуэлле, то же самое можно сказать и об Алисе Эберхардт. Романы у нее великолепные, но ее поступок непростителен. И надо остановиться на этом. Но он тем не менее был сбит с толку.