Урановый рудник

— Какая-то будет, — заверил его Завальнюк. — Вот, к примеру, вы прямо сейчас можете высказать свое авторитетное, так сказать, профессиональное мнение об этих здешних сектантах…

— Язычниках, — поправил его Холмогоров. — Легенды об оборотнях, лесных духах, поклонение тотемам, сам дух здешних происшествий и даже мои персональные, субъективные ощущения говорят о том, что здесь мы имеем дело не с каким-то ответвлением христианства или какой-либо иной распространенной, официально признанной религии, а с язычеством, причем с язычеством воинствующим, агрессивным и крайне опасным. Но это, повторяю, по большей части мои субъективные ощущения.

— Мне приходилось слышать, что вашим субъективным ощущениям безоговорочно доверяет сам святейший Патриарх московский и всея Руси, — заметил Завальнюк, рассеянно нюхая свою кружку. Вид у него при этом был такой, словно в кружке было не вино, а уксус. — Поэтому не вижу оснований оспаривать ваши выводы, тем более что ничего иного на основе имеющихся фактов предположить нельзя. Значит, язычники, да притом воинственные и агрессивные… Давайте выпьем, что ли, — предложил он, будто проснувшись. — Только вот за что? За удачу? За здоровье? За процветание святой православной церкви?

— Я бы выпил за отца Михаила, — неожиданно для себя самого предложил Холмогоров.

— Да, помянуть надо, — слегка погрустнев, согласился Завальнюк.

— Не за упокой, — возразил Алексей Андреевич. — За здравие. Думаю, он жив.

— Откуда вам это известно? — резко подавшись вперед и внимательно сузив глаза, совсем другим, напряженным голосом спросил Завальнюк.

— Мне ничего не известно, кроме того, о чем рассказал участковый. Однако я чувствую, что в данный момент он жив, хотя жизнь его подвергается серьезной опасности.

Завальнюк расслабленно откинулся на спинку стула.

— С вами не соскучишься, — сказал он. — Чувствуете, значит? Да, мне говорили про ваш дар, и я, помнится, отнесся к этому довольно спокойно — мало ли что на свете бывает… Но вот так, воочию, с глазу на глаз… К этому, знаете ли, нелегко привыкнуть. Ну, дай-то Бог!

Жестяные кружки соприкоснулись с глухим металлическим лязгом; Холмогоров пригубил вино, которое оказалось именно таким, каким выглядело, — сухим, отменного качества, с богатым букетом и тонким вкусом. Завальнюк уже тыкал вилкой в блюдо с закуской, недовольно морща нос.

— Не люблю сухое, — признался он, перехватив взгляд Холмогорова. — По мне лучше водочки ничего нету. Что поделаешь, рабоче-крестьянское происхождение, плебейское воспитание, круг общения… — Завальнюк на середине фразы оборвал свою ерническую тираду и вздохнул. — Сволочь Петров, — сказал он вдруг. — Уж кого-кого, а отца Михаила он мог сберечь! Ему это, можно сказать, ничего не стоило. Да, не знал я, что участковый наш окончательно спекся. Надеялся почему-то, что он лучше сохранился и сумеет нам помочь.

— Помочь? Петров? — Холмогоров положил вилку и с изумлением уставился на Петра Ивановича поверх огонька керосиновой лампы. — Это вы о чем? Он же пустое место — прости меня, Господи, — так чем он может нам помочь?

Завальнюк криво усмехнулся.

— Тут все не так просто, — сказал он, доливая себе и Холмогорову вина. — Перед отъездом я навел о нем справки. Хотите, расскажу?

— Как угодно, — пожал плечами Холмогоров.

— Расскажу, — после короткого раздумья решил Завальнюк. — Только скажите прежде, как вы его воспринимаете? Дар там, внутреннее зрение… Да называйте как угодно! Словом, каким вы его видите? Как ощущаете?

Алексей Андреевич снова пожал плечами.

— Я вам уже сказал, — ответил он. — Слизняк. Медуза. Тварь дрожащая. Абсолютно пустое место.

— Да, — с непонятной грустью сказал Петр Иванович, — крепко его скрутило. А был он, между прочим, лучшим опером на весь Барнаул. У него такой послужной список — закачаешься! О нем до сих пор легенды ходят. И среди оперов, и среди братвы.

— О чем же они, эти легенды?

— Об оперативном уполномоченном уголовного розыска Петрове, который ни черта не боялся и ни от кого не брал на лапу. И о том, как его за это в бараний рог скрутили. Те, кто его скрутил, между прочим, здравствуют и по сей день — кто на прежней должности, кто на пенсии, а кое-кто и на повышение пошел. Ну, подробности вам, я думаю, ни к чему. Обычная история: взял с поличным, кого не надо. Сынка одного большого начальника, в общем, прихватил. Пока папаша хватился, что сынуля как-то долго домой не возвращается, Петров сопляка этого расколол по всем правилам российского сыска. Нет, бить не бил, но напугал крепко — вот вроде как я его самого у вас на глазах пугал, только чуть помягче. Подписал сопляк признательные показания, сообщников назвал — адреса, фамилии, где могут отсиживаться… Словом, к утру, когда высокопоставленный папаша забил тревогу, все уже сидели по камерам, утирали слезы, сморкались в подол и писали явки с повинной.