Урановый рудник

— Да нет, — медленно, разглядывая его с головы до ног, как некое странное и несуразное явление природы, проговорил Завальнюк, — не нашли. Это вид у тебя такой, что данное определение само напрашивается. На твоем месте, Петров, я бы об этом задумался.

— Нечем мне думать, — неожиданно бухнул Петров, угрюмо глядя в пол. — И незачем. От мыслей морщины появляются и волосы вылазят.

— Ишь ты, разговорился! Ну, выкладывай, разговорчивый, зачем прибежал-то? В другом месте опохмелки не нашел?

Петров снова вздрогнул и слегка позеленел — очевидно, напоминание о цели и причинах этого позднего визита не доставило ему удовольствия.

— Тут такое дело, — с неохотой выговорил он. — Мне, вот как вам давеча, башку лисью какая-то сволочь подкинула. Прямо домой, на стол…

Он во всех подробностях, показавшихся Алексею Андреевичу во многом излишними, описал свое возвращение домой и незадавшийся ужин. Услыхав про зажатый в пасти мертвой лисы пельмень, Завальнюк захохотал.

— Это ж надо — пельмень! — восхитился он. — Остальные, значит, лисица сожрала, а этот, последний, не полез… Чувство юмора у них, как у неандертальцев, — добавил он, обернувшись к Холмогорову.

Затем подполковник снова сосредоточил свое внимание на участковом.

— Так чего ж ты испугался? — ласково, как у напуганного плохим сном малыша, спросил он, и звучавшее в его голосе сочувствие странно не вязалось с недобро прищуренными глазами. — Это над тобой подшутил кто-то, а ты сразу в истерику… У вас ведь тут народ веселый, сплошные шутники да затейники! Это ценить надо, Петров! Раз над тобой такие шутки шутить начали, значит, пользуешься у народа уважением, авторитетом и даже, я бы сказал, любовью… А?

Петров бросил на него исподлобья еще один нехороший, приценивающийся взгляд, а потом вздохнул, будто заранее признавая свое поражение, и просительно сказал:

— Делать-то мне теперь чего, а?

— Де-е-елать? — протянул Завальнюк с таким видом, будто впервые услышал это слово. — А что ты делал, когда отец Михаил тебе лисью голову в кабинет принес? Что ты делал, когда я к тебе с тем же пришел? Вот то и делай — пойди и напейся. Денег тебе дать?

Петров шмыгнул носом и переступил с ноги на ногу, точь-в-точь как школьник, распекаемый завучем за плохую успеваемость.

— Разрешите хотя бы у вас переночевать, — сказал он.

Завальнюк наконец вспомнил про свою сигарету и, взглядом испросив у Холмогорова разрешения, закурил.

— Думаешь, это тебе поможет? — спросил он у Петрова сквозь дым.

— Вам-то помогло, — сказал Петров.

— Что? — опешил подполковник.

— А что? — агрессивно переспросил участковый. — Вы с этой лисьей башкой уже больше суток прожили, и ничего. А это, чтоб вы знали, товарищ подполковник, до вас никому не удавалось. Может, они вас не трогают, потому что вас двое, а может, и еще почему… — Он украдкой взглянул на Холмогорова и поспешно отвел взгляд. — Может, через него, через Алексея Андреевича, и вас… это… ну, Бог бережет.

— Гляди-ка, о Боге вспомнил, — удивился Завальнюк. — Ну как, Алексей Андреевич, согласны вы взять под крыло вот это существо?

Холмогоров нашел в себе силы не поморщиться. Петров был ему в высшей степени неприятен, да и разило от него, как от старого козла.

Впрочем, старался Алексей Андреевич зря. Завальнюк без труда угадал его мысли и с мягкой насмешкой процитировал:

— Милосердие — одна из наиглавнейших христианских добродетелей.

Это было уже чересчур: Холмогоров как-то не привык выслушивать проповеди о христианском милосердии от подполковников ФСБ.

— Дом не мой, — сказал он сухо, — и распоряжаться им я не имею права. Ночуйте на здоровье, только имейте в виду, что никакой нежности я к вам не испытываю.

— А я не баба, чтоб ко мне нежность испытывать, — нагрубил заметно успокоившийся Петров.

Скрипя нечищеными сапогами и не сводя глаз с бутылки, он приблизился к столу и протянул руку.

— Но! — как на лошадь, прикрикнул на него Завальнюк.

Петров отдернул руку и непроизвольно облизнулся.

— Красиво живете, — сказал он хрипло, оглядывая стол. — Колбаса, сыр, крабы…

— Милости прошу, — сказал Холмогоров и тут же спохватился, что продукты доставлены Завальнюком, и он, Холмогоров, не имеет ни малейшего права по собственной воле скармливать их пьянице участковому.

Завальнюк, впрочем, не возражал.

— Давай-давай, — сказал он, усмехаясь, — налетай. Недели две небось не закусывал?

— Жрать охота до смерти, — на это ответил, Петров, усаживаясь за стол и без спроса хватая вилку Петра Ивановича.

Жрал участковый торопливо и жадно — именно жрал, а не ел. Он хватал еду руками, чавкал, давился, ронял крошки и все время, как кот на сметану, поглядывал на бутылку. Перехватив один из таких взглядов, предусмотрительный Завальнюк взял бутылку со стола и переставил на подоконник, подальше от участкового.

Петров проследил за этой операцией тоскливым взглядом потерпевшего кораблекрушение, который наблюдает, как тает в морской голубизне спасительный парус. Завальнюк аккуратно поправил застиранную ситцевую занавеску, скрыв от участкового вожделенный сосуд. Петров подавил вздох и вернулся к еде.