Урановый рудник

Завальнюк неторопливо курил, наблюдая, как Петров жрет. Алексей Андреевич безучастно сидел у стола, привалившись спиной к круглым, лоснящимся от множества точно таких же прикосновений бревнам, и терпеливо ждал, когда же закончится этот бесконечный вечер бесконечного дня. «Has been a hard day's night», — вспомнилась ему строчка из «Битлз» — «Был вечер трудного дня», и тут же на смену ей пришла другая мысль: «Да нет, еще не вечер». Она появилась в голове как будто откуда-то извне, как ответ на вполне естественное желание Холмогорова поскорее вытянуться на постели, закрыть глаза и перестать видеть жрущего участкового и насмешливо наблюдающего за ним Завальнюка.

Проанализировав эту чужеродную мысль, Холмогоров вдруг с полной ясностью понял: да, еще не вечер. Все события сегодняшнего непомерно долгого дня были всего лишь прелюдией к тому, что должно было случиться в те несколько часов, что оставались до восхода солнца. Что это будет, Алексей Андреевич не знал, но чувствовал: что-то обязательно будет.

Утолив первый голод, Петров со вздохом глубокого удовлетворения отвалился от стола, икнул, цыкнул зубом и, копаясь в нагрудном кармане грязной форменной рубашки, поинтересовался:

— Вы Потупу где заперли?

Завальнюк, который в это время закрывал дверцу печки, куда только что выбросил окурок, не разгибаясь, повернул к нему голову.

— А что? — спросил он. — Хочешь передачу отнести?

— Хрен ему волосатый, а не передачу, — сказал участковый. — Пускай ему жена передачи таскает, если не лень.

— А чего ж тогда спрашиваешь? — поинтересовался подполковник.

Он уже выпрямился и с любопытством смотрел на Петрова. Говорить участковому о том, что Потупа сбежал, он почему-то не спешил.

— Так ведь ключи от каталажки у меня, — объяснил Петров. — А если его, змея, хорошо не запереть, он ведь и смыться может.

Завальнюк криво улыбнулся.

— Ты, Петров, как всякий истинно русский человек, крепок задним умом. Надрался, как свинья, проспал целый день, а теперь спрашиваешь, хорошо ли мы его заперли. Поздно ты, приятель, спохватился. Подорвал твой Потупа, пока ты нам у себя в кабинете байки про какого-то Кончара травил.

Как ни странно, это известие Петрова не напутало — может, потому, что в компании Завальнюка и Холмогорова он чувствовал себя в относительной безопасности, а может, по той простой причине, что он был к этому готов. Медленно, раздумчиво лейтенант вынул из кармана мятую пачку «Примы», выковырял из нее кривую сморщенную сигарету и принялся хлопать себя ладонью по карманам, нащупывая спички.

— Ясно, — медленно проговорил он. — То-то я голову себе ломаю: откуда они узнали, что я Потупу раскрыл? А это он же, сволочь, наверное, все эти штуки с лисьими головами проворачивал.

— Вполне возможно, — согласился Завальнюк.

Он смотрел на Петрова внимательно, почти как на равного, и насмешливого пренебрежения в его взгляде больше не было.

— Да не возможно, а наверняка так оно и есть, — сказал Петров окрепшим голосом. — Я ж вам говорил, это уж давно замечено, и не мной одним: как только кто-нибудь в поселке слово ему поперек скажет, заестся с ним, хотя бы и по мелочи, так сразу же — бац! — лисья голова.

— И что, — спросил Завальнюк, — все эти люди пропали без вести?

— Почему все? Только некоторые. Остальные, кто поумнее, сразу к Потупе бежали. Сложат в корзинку что бог послал — сальца там, самогоночки, яичек из-под несушки, мясца вяленого, а то и денежку в тряпочке — и на поклон. Извини, мол, Семен Захарович, бес попутал, сам не знаю, чего это на меня накатило, так ты уж, мил человек, зла на меня не держи…

— И что?

— Ну и все, как и не было ничего. Спорщик этот шелковый делается, а Потупа гоголем ходит и на всех поплевывает.

— Странно, — подал голос Холмогоров. — Вы его не любили, он вас тоже не жаловал, а лисью голову прислал только сейчас… Или это не первая? Может, вы тоже к нему с корзиночкой бегали?

— Еще чего! — возмутился участковый, но тут же сник. — Я так понимаю, — продолжал он, вертя в пальцах сигарету и не замечая, как из нее сыплется табак, — что я его вполне устраивал. Меня уберешь — из города сразу же нового участкового пришлют, а каким он будет, удастся ли сработаться — кто знает? А если каждый месяц по участковому мочить, так даже городское начальство забеспокоится — куда они там у вас деваются, жрете вы их, что ли? А со мной, — заключил он с неожиданной откровенностью, — ему удобно было.

Завальнюк поморщился, как от зубной боли.

— И ты об этом так спокойно говоришь?

— А как мне об этом говорить? — огрызнулся Петров. — Я свое уже отбеспокоился, товарищ подполковник. И вообще, — добавил он с каким-то безнадежным вызовом, — я, может, это вовсе и не для вас говорю, а вот, для Алексея Андреевича.

Он с непонятной робостью взглянул на Холмогорова и смущенно отвел глаза.

— Для Алексея Андреевича? — предвосхитив вопрос Холмогорова, удивился Завальнюк. — А ему-то это зачем?

— А ни за чем, — вяло откликнулся Петров. — Может, это вроде исповеди. Может, я исповедаться хочу! Вы же не спрашиваете, зачем священнику исповедь, правда?