Урановый рудник

Чтобы не переломать себе ноги, он зажег керосиновую лампу, скинул фуражку и китель и первым делом полез на полку. Заветная бутылка была на месте, и блюдо с пельменями никуда не делось за время его отсутствия — так и стояло посреди стола, на том самом месте, где он его вчера оставил. Разве что не подпрыгивая от нетерпения, Петров поставил на стол бутылку и лампу, наспех протер несвежей тряпкой жирную вилку, дунул для порядка в стакан и уселся за стол. Выдернув зубами бумажную затычку, он наклонил бутылку над стаканом. Душистый самогон тетки Груни, аппетитно булькая, полился в стакан; свободной рукой Иван Данилович снял и отставил в сторонку миску, которой были накрыты пельмени.

Стакан наполнился доверху, но драгоценный самогон продолжал течь, переливаясь через край и растекаясь по голой замусоренной столешнице блестящей, благоухающей таежными травами и сивушными маслами лужей. Участковый Петров этого не замечал, завороженный представшим его взору зрелищем.

Пельменей на блюде не было. Вместо них среди комочков прилипшего теста и желтых пятен застывшего жира лежала мертвая лисья голова. Казалось, оскаленная пасть издевательски ухмыляется прямо в лицо остолбеневшему участковому; приглядевшись, Иван Данилович понял, что ошибся: один пельмень все-таки уцелел и теперь жутковато белел, зажатый мелкими, острыми, как иголки, лисьими зубами.

Участковый инспектор Петров выронил бутылку, вскочил, с грохотом опрокинув стул, и, как был, без фуражки и кителя, опрометью выбежал из дома в сгущающиеся вечерние сумерки.

* * *

— Жалко, — сказал подполковник Завальнюк, с ненужной старательностью шаркая подошвами о лежащий у входной двери домотканый половичок.

Холмогоров, неумело возившийся у стола с керосиновой лампой, обернулся к нему, отметив про себя, что Петр Иванович продолжает играть роль добродушного, но недалекого заготовителя пушнины — по привычке, наверное, а может, чтобы не выходить из образа.

— Простите? — вежливо переспросил он, будучи не в силах сообразить, к чему относилась оброненная Завальнюком реплика. После всего, что они с Петром Ивановичем повидали и узнали в Сплавном, сожалеть можно было о многом — точнее, о многих.

— Я говорю, жалко, что Потупу мы упустили, — пояснил Завальнюк, сходя наконец с половика и пристраивая в уголке на лавке свой неразлучный портфель. — Этот тип мог бы рассказать нам очень много интересного. Гораздо больше, чем участковый… Позвольте-ка мне…

Он мягко отобрал у Холмогорова лампу, в два счета отрегулировал фитиль, чиркнул зажигалкой, и в доме сразу стало светлее. Изгнанная из холостяцкой обители отца Михаила тьма сгустилась за оконными стеклами, мигом превратив синие вечерние сумерки в непроглядную ночь.

Холмогоров устало опустился на табурет, вытянув под стол гудящие, натруженные за день ноги. Разыгрывать роль гостеприимного хозяина у него не осталось сил. Целый день они с Завальнюком бродили по поселку и его окрестностям, силясь отыскать Потупу, который словно в воду канул. Жена Потупы утверждала, что Семен Захарович отправился вверх по реке удить рыбу, но Завальнюк, а вместе с ним и Алексей Андреевич сочли эту версию шитой белыми нитками. Впрочем, к большому облегчению Холмогорова, Петр Иванович вел себя в доме у Потупы вполне пристойно: столов на хозяйку не опрокидывал, пистолетом в нее не тыкал и вообще не афишировал свою принадлежность к силовым структурам. Он снова был простым заготовителем пушнины — мелким, довольно бестолковым, находящимся не на своем месте человечком, прибежавшим к главе местной администрации, чтобы решить какие-то свои пустяковые заготовительские проблемы.

Ни супруга Семена Захаровича, ни все те многочисленные аборигены, к которым они день-деньской приставали с расспросами, казалось, ничего не заподозрили, но Холмогоров устал смертельно — не столько от бесполезной беготни, сколько от лицедейства Петра Ивановича. Слишком уж глубоко врезался ему в память другой Завальнюк — ощеренный, страшный не столько своим пистолетом, сколько потемневшим, гневным лицом, грозным голосом и манерой поведения. Словом, за этот день Петр Иванович Завальнюк надоел Холмогорову хуже горькой редьки, и конца общению не предвиделось: господина подполковника, как выяснилось, выставили с занимаемой жилплощади, и он, естественно, напросился на ночлег к Алексею Андреевичу.

— Пропала Мальвина, невеста моя, она убежала в чужие края, — грустно продекламировал Завальнюк, расхаживая из угла в угол. — Рыдаю, не знаю, куда мне деваться… Не лучше ли с кукольной жизнью расстаться? А может быть, лучше с начальством связаться? — добавил он от себя и перешел на прозу: — А? Как вы думаете, Алексей Андреевич?

— Не знаю, — устало пожал плечами Холмогоров. Спину ломило, и хотелось поскорее расстегнуть опостылевший кожаный корсет. — Это вам виднее.

— Да, — задумчиво кивнул Петр Иванович, — мне, конечно, виднее. Что начальство? Сидит себе, понимаете ли, по кабинетам и ждет рапортов, причем, заметьте, не каких-нибудь, а исключительно победных. Ничего они там в здешней жизни не понимают…