Урановый рудник

Он все-таки подобрал сигареты и пистолет, сунул последний в кобуру, а потом, забыв про тошноту и головокружение, закурил и долго сидел неподвижно, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом — дымил сигаретой, потихонечку приходил в себя и думал, что же теперь с ним будет.

И чем больше он думал, тем спокойнее становился. По зрелом размышлении выходило, что ничего особенно страшного с ним не случится. Ничего из ряда вон выходящего и тем более уголовно наказуемого он тут не совершил, а что бездействовал, глядя сквозь пальцы на художества Потупы, что пил без просыпу — да, виноват. Валяйте, наказывайте, нам не привыкать! Что они сделают-то? Ну, вкатят служебное несоответствие; ну, может, в самом крайнем случае уволят из органов… Эка, напугали!

А может, и вовсе ничего не случится. Завальнюк этот, между прочим, почему сюда прибежал? Да потому, что голову лисью в подарочек получил. Вон она, голова, на полу валяется, зубы скалит… А из тех, кому такие сувениры из леса перепали, дольше суток ни один не прожил! Так что, очень может быть, господин Завальнюк к данному моменту уже остыл. Подполковник… Туда ему и дорога! Все они, большезвездные, одинаковы, все одним миром мазаны — что в конторе, что в ментовке, что в армии.

Он попытался припомнить, чего наговорил Завальнюку и Холмогорову о Потупе. Много, кажется, наговорил — вполне достаточно, чтобы верблюда этого усатого упекли. Или хотя бы задержали, чтобы посадить эту сволочь под замок и не дать ему связаться с лесом и сообщить, что Петров сдал его с потрохами. Потому что, если в лесу про это узнают, участковому Петрову жить останется ровно столько, сколько летит винтовочная пуля…

Он закурил новую сигарету и озадаченно поскреб макушку. Да, вот это поворот… В животе у него снова начал стремительно расти холодный скользкий ком, и, чтобы окончательно во всем разобраться, чтобы раз и навсегда понять, пан он или пропал, Иван Данилович тяжело выбрался из-за стола и, пошатываясь, побрел к выходу. По дороге он зачем-то снял с гвоздя и нахлобучил на голову засаленную фуражку с двуглавым орлом — затем, как видно, чтобы лаковый козырек хоть немного затенил непроспанные, заплывшие, розовые с перепоя глаза.

В коридоре было тихо и сумрачно. Иван Данилович подошел к двери приемной, подергал ручку, постучал. Ему никто не ответил, дверь была заперта на ключ. На косяке виднелось какое-то пятно, которого здесь раньше не было. Качаясь, как корабль в штормовом море, Петров добрел до выключателя и щелкнул клавишей. Ничего не произошло, электричества опять не было. Тогда он вернулся к двери приемной и со второй попытки зажег спичку.

Пугливый оранжевый огонек осветил неровный, облупленный дверной косяк с красовавшейся на нем пластилиновой печатью. Печать была незнакомая, и у Петрова разом отлегло от сердца. Холодный ком под ложечкой начал рассасываться и в два счета растаял без следа, будто его там никогда и не было. Для полной уверенности Иван Данилович наклонился и, щуря глаза, чтобы лучше видеть, с трудом разобрал выдавленную по кругу надпись на печати: «Краевое управление ФСБ».

Все было ясно: Потупу замели, и сейчас он, скорее всего сидел под замком, дожидаясь катера, который доставит его, скованного стальными браслетами, на Большую землю, в барнаульский СИЗО… Это было хорошо; это было, черт подери, здорово!

— Доигрался хрен на скрипке, — громко объявил Петров в тишине пустого коридора и, бросив на пол горелую спичку, направился к выходу.

Он старался ступать как можно тверже и к тому времени, когда вышел на крыльцо, уже настолько совладал со своим вестибулярным аппаратом, что ухитрился сойти по ступенькам, ни разу не оступившись. Очутившись на твердой земле, Иван Данилович солидно откашлялся, привычно, дернув за козырек, поправил фуражку и довольно-таки ровно зашагал через улицу к себе домой.

По дороге он вспомнил, что вчера вечером, кажется, варил пельмени. Ну да, точно, варил! Решил, понимаете ли, в очередной раз начать новую жизнь, наварил целую кастрюлю пельменей и стал ими давиться, запивая вместо водки прокисшим магазинным пивом. А поскольку аппетита у него не было, — откуда ж он возьмется, без водки-то! — то пельменей в кастрюле осталось больше половины. Он их выложил на блюдо, сверху миской накрыл и оставил прямо посреди стола, чтобы после про них не забыть. Это был прямо-таки подарок судьбы: Иван Данилович вдруг ощутил зверский голод и решил, что холодные вчерашние пельмени сегодня придутся как нельзя кстати.

Он бросился к себе во двор, взбежал по вихляющимся ступенькам на шаткое крыльцо и вошел в дом. В доме у него было еще сумрачнее, чем в управе, и пахло нежилым. По затянутым паутиной углам кучками лежал кое-как сметенный мусор, повсюду валялась скомканная, нестираная одежда, а на шаткой лавке рядом с умывальником высилась пирамида грязной посуды. Впрочем, сейчас, в сумерках, за несколько минут до захода солнца, всего этого можно было не замечать. Честно говоря, Иван Данилович настолько опустился в последнее время, что не видел этого даже при ярком солнечном свете.