Урановый рудник

— Два с половиной, — заметно помрачнев, уточнил Шелест.

— Ишь ты, с половиной… — недовольно проворчал Лис. — Вот я и говорю: не дождешься! Придумал Кончар заморочку на наши головы — срок какой-то… Эх, скорей бы! Уж больно девка хороша! Хороша ведь, а, Шелест?

— Двигаться надо, — старательно пряча глаза, сдавленным голосом произнес Шелест. — Вечереет уже, засиделись мы с тобой.

— И то правда, — неожиданно легко согласился Лис и, ввинтив окурок в мягкую землю, потянулся за портянками. — Того и гляди, к ужину не поспеем. А в нашей семейке едалом щелкать нельзя, не то в два счета с голодухи ноги протянешь.

— Будто тебе впервой, — сказал Шелест, вставая, и на мгновение замер в неудобной позе, сообразив, что уже говорил эти самые слова совсем недавно, каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут назад.

Двадцать минут! А казалось, что с тех пор прошло полжизни. Что-то изменилось за эти двадцать минут, изменилось круто и бесповоротно; что именно изменилось, Шелест еще не знал, но ощущал изменение так же, как птицы и насекомые ощущают предстоящую перемену погоды.

Лис кое-как намотал портянки, обулся и помог Шелесту взвалить на спину тяжелую коробку рации — сам помог, без просьб и понуканий. Все-таки напарник он был неплохой, даром что из воскресших. Навесив на себя оружие, они размеренной походкой бывалых лесовиков двинулись к лагерю, понемногу ускоряя шаг, чтобы и впрямь ненароком не опоздать к ужину.

Глава 12

Иван Данилович Петров, лейтенант милиции, участковый инспектор поселка Сплавное, постепенно осознал, что уже не спит. Сознание возвращалось к нему медленно, по чуть-чуть — так во избежание кессонной болезни поднимаются с большой глубины водолазы. Процесс был знакомый, изученный до мельчайших подробностей, и как раз привычность этого процесса помогла Петрову сообразить, что он опять надрался до розовых чертей и, что называется, выпал в осадок.

Под щекой ощущалось что-то жесткое и гладкое, вокруг было темно, как в угольной яме безлунной ночью, в ушах отдавался какой-то глухой, размеренный стук, похожий на звук работающего механизма для забивания свай. «Куда это меня занесло?» — с вялым неудовольствием подумал Петров.

Вопрос был не праздный, поскольку по пьяному делу Петрова могло занести в самые неожиданные места. Ему случалось просыпаться средь бела дня в луже прямо посреди «Бродвея» на глазах у многочисленных зевак, в чужих огородах и банях, в лесу и даже в свином стойле, в обнимку с ошалевшим Могиканином. Всякий раз, оказываясь в таком, мягко говоря, неловком положении, Иван Данилович страстно мечтал о том дне, когда все-таки хватит лишку и, погрузившись в пьяное беспамятство, больше уже не проснется. Ведь бывают же алкогольные отравления, это же медицинский факт! И смертельная доза алкоголя тоже, между прочим, не поэтическая метафора, а медицинский термин. Американские врачи, например, считают четыреста граммов водки абсолютно — слышите, абсолютно! — смертельной дозой. Ха, четыреста граммов! А пять раз по четыреста вы не хотели? И хоть бы что, только просыпаться потом и срамно, и тяжко… Вот после этого и спрашивается: есть на свете хоть какая-то справедливость или ее вовсе нет? Какой-то мордатый, всем довольный американец, у которого в жизни никаких проблем, кроме ожирения, берет, скажем, пузырь своего хваленого американского виски или там джина — просто так берет, чтобы вечерок скоротать, и, даже не допив этот пузырь до дна, отбрасывает копыта с диагнозом «алкогольное отравление». А лейтенант доблестной российской милиции Петров чуть ли не ведрами хлещет все, что горит, от подозрительного, неизвестно из чего сваренного самогона до технического спирта, страстно мечтая однажды все-таки допиться до летального исхода, и ему хоть бы хны!

В очередной раз придя к выводу, что никакой справедливости на свете не существует, Иван Данилович вернулся мыслями к вопросу о том, куда его занесла нелегкая на этот раз. Вокруг по-прежнему стоял беспросветный мрак, но за то время, что лейтенант предавался размышлениям на медицинские темы, его затуманенное алкогольными парами сознание успело подняться из пучин пьяного бреда немного ближе к поверхности, и до Петрова мало-помалу начало доходить, что для того, чтобы что-нибудь увидеть, надо как минимум открыть глаза.

Сделав это открытие, Иван Данилович понял, что проснулся окончательно, и, собравшись с силами, разлепил опухшие, склеенные подсохшей слизью веки. Он увидел, что действительно лежит щекой на какой-то гладкой и пустой поверхности, простиравшейся до самого горизонта, над которым полыхал огромный, мутно-красный, казавшийся болезненно воспаленным огонь. Отблески этого огня окрашивали все вокруг в мрачные кровавые тона; откровенно говоря, представившаяся взору Ивана Даниловича картинка здорово смахивала на один из уютных уголков ада.