Урановый рудник

— Айда, долгополый, — сказал Кончар, подтверждая его догадку, — твой выход. Руки-ноги у тебя свободны, но имей в виду, пытаться слинять бесполезно. Мои ребята бьют белку в глаз со ста метров даже из автомата, а на вышках снайперы с «драгуновками». Знаешь, что такое «драгуновка»?

— Слыхал, — кратко ответствовал отец Михаил.

— Надо же, какой ты продвинутый. Ну, пойдем, что ли?

По крошащимся бетонным ступенькам они выбрались из подвала. Отец Михаил не раз представлял себе, как это будет, терзаемый любопытством, но сейчас ему вдруг стало не до того, чтобы глазеть по сторонам, — в крови гулял адреналин, поджилки мелко тряслись, но не от страха, а от возбуждения. Это было давно забытое батюшкой ощущение, принадлежавшее не священнику, а солдату, — мандраж, всегда одолевавший его перед боем и проходивший без следа после первого сделанного выстрела.

Щуря отвыкшие от яркого света глаза, сопровождаемый безмолвными конвоирами батюшка вслед за Кончаром вышел на высокое крыльцо. В глаза ему сверкнуло ослепительное утреннее солнце, в уши ударил нечеловеческий рев толпы. Немного освоившись с освещением, отец Михаил увидел обширное открытое пространство у подножия крутого каменистого склона, редко застроенное дощатыми бараками и какими-то ангарами, напоминавшими складские помещения. Голая каменистая земля, жухлая вытоптанная трава, ржавая колючая проволока, вышки с замершими на них неподвижными фигурами, рельсы знакомой узкоколейки с ржавеющим на них локомотивом — все казалось зыбким, нереальным, как в путаном ночном кошмаре.

Особенно дико смотрелась толпа — мужчины, все как один длинноволосые, гладко выбритые, со зверски размалеванными лицами, немногочисленные женщины, имевшие болезненный, измученный вид, подростки и дети, одетые в кое-как переделанные, перешитые взрослые тряпки; солдатское обмундирование старого советского образца, звериные шкуры, маскировочные комбинезоны, голые, тоже покрытые боевой раскраской торсы, птичьи перья в нечесаных волосах… Почти все мужчины и многие подростки были вооружены; отцу Михаилу почему-то бросилось в глаза, что оружие армейское — автоматы, пистолеты, две или три винтовки Драгунова, но ни одного охотничьего дробовика. Впрочем, обратить внимание на оружие было немудрено: оно само так и лезло в глаза, поскольку толпа, не переставая реветь и вопить, потрясала им над головой.

Кончар резко вскинул обе руки к безоблачному небу. Рев и улюлюканье смолкли, будто обрезанные ножом. Надо было отдать человеку-медведю должное: стоя на крыльце двухэтажного кирпичного дома с воздетыми над головой руками, смотрелся он прямо-таки величественно, да и авторитетом, похоже, пользовался безграничным — толпа смотрела на него снизу вверх, затаив дыхание, со страхом и немым обожанием, чуть ли не с благоговением.

Секунды одна за другой падали в полное безмолвие, и в тишине этой превосходно задуманной театральной паузы отец Михаил неожиданно для себя негромко, но внятно произнес:

— Сейчас Чебурашка скажет речь.

В щеку ему немедленно уперся автоматный ствол. Батюшка не обратил на дурака с автоматом внимания — тот ему ничем не угрожал, ибо отца Михаила ждал иной жребий. Кончар, впрочем, также оставил не слишком остроумную реплику отца Михаила без ответа. Он опустил руки и сделал шаг в сторону, открывая пленника взглядам толпы.

— Вот этот долгополый, с шерстью на едале, — заговорил он, — не сява мелкая, а крутой бычара. Прокнокал он, падло, что в нашей зеленке братва под крутым паханом ходит. Тот шнырь парашный, на которого он шестерит, пробовал нашему пахану предъявы швырять, да не прокатило. Тогда заслал он своего быка с ответкой…

Отец Михаил опешил. Он ждал чего угодно, но только не этого. Кончар произносил речь на каком-то варварском диалекте, состоявшем из смеси классической блатной фени с каким-то неудобопонятным жаргоном, придуманным, как видно, уже здесь, в лесу, который человек-медведь по-солдатски именовал «зеленкой». Если напрячься, смысл этой непонятицы все-таки можно было уловить, хоть и не целиком, а лишь с пятого на десятое. Впрочем, речь Кончара, как и любой спич, рассчитанный на толпу, не содержала в себе ничего оригинального. Кончар всего-навсего сообщал своим подданным, что отец Михаил по собственной воле явился сюда, чтобы в рукопашной схватке с властелином здешних мест попытаться отстоять честь своего несуществующего Бога.

Сообщение это было встречено новым взрывом рева, воя, улюлюканья и даже хохота, в котором слышались отдельные кровожадные выкрики. По всей видимости, присутствующие ни на грош не верили в способность отца Михаила продержаться против их языческого божества хотя бы минуту.

Откровенно говоря, батюшка и сам не слишком в это верил. Если бы драться пришлось с человеком, пусть даже с таким огромным, сильным и тренированным, как Кончар, он мог бы рассчитывать на успех. Но если его и впрямь начнут травить медведями…

«История повторяется, — подумал отец Михаил. — Снова, как тысячи лет назад, язычники собрались, чтобы бросить христианина на растерзание хищным зверям. Ну, где у них тут Колизей?»