Урановый рудник

И вообще, если проанализировать поведение глубокоуважаемого Семена Захаровича (хр-р-р — тьфу!!!), оно тоже выглядело странным. С одной стороны, он был до смерти рад, когда Холмогоров объявил о своем решении уехать из Сплавного с первым же катером, а с другой, неназойливо советовал не прибегать к услугам местных перевозчиков с их утлыми плавсредствами. То есть ему очень хотелось, чтобы чужак поскорее убрался в свою Москву, но подвергать жизнь советника Патриарха опасности Потупа категорически не желал.

Это, по крайней мере, было понятно: гибель при невыясненных обстоятельствах столь высокопоставленного лица, как советник Патриарха, вызвала бы нашествие следователей и комиссий, продолжительное и обстоятельное общение с коими явно не входило в планы уважаемого Семена Захаровича. Бог знает, какие за ним числились грешки, но Холмогоров мешал ему, как гвоздь в ботинке.

Холмогоров сильно потер ладонью лоб, взлохматил пятерней волосы, но этот испытанный прием не помог: в голове была все та же каша, из которой выныривали то хитро ухмыляющийся Завальнюк, то мрачно харкающий под ноги собеседнику Потупа, а то и вечно пьяный инспектор милиции Петров. Пьянство лейтенанта казалось Холмогорову каким-то нарочитым, едва ли не вызывающим: дескать, делайте что хотите, а я ничего не вижу, ничего не слышу и ничего не знаю, потому что мне свое здоровье дороже…

Холмогоров снова вздохнул: как ни крути, а начинать нужно с участкового. Ведь даже если в окрестностях Сплавного завелся настоящий медведь-оборотень, в первую очередь узнать об этом должен участковый инспектор милиции. В конце концов, это его обязанность: знать обо всем, что происходит, и беречь мирный сон каждого, кому не повезло очутиться на территории вверенного ему участка. Потом, конечно, можно будет поговорить с Потупой, но начинать следовало именно с участкового: Алексею Андреевичу казалось, что во всей этой истории Петров меньше себе на уме, чем глава местной администрации. Участковый просто прятал голову в песок; Потупа же явно что-то знал, а может, только догадывался о чем-то, и говорить с ним следовало, только заручившись поддержкой лейтенанта.

Холмогоров встал, аккуратно убрал со стола, налил в умывальник воды, добавил тепленькой из чайника и сполоснул посуду — кружку, ложку и блюдце, слегка замусоренное крошками засохшего печенья «Дружба», купленного в местной торговой точке. Вспоминая это зубодробительное печенье, Холмогоров подумал, что такие поселки, как Сплавное, издавна служат отличным местом для утилизации просроченных товаров. Он собственными глазами видел, как здешние мужики, облизываясь и радостно подмигивая друг другу, сосали на травке у магазина привезенное катером пиво. Пиво было мутное, с какими-то подозрительными хлопьями; скорее всего это было уже не столько пиво, сколько недоброкачественный уксус, но аборигены пили эту дрянь с огромным наслаждением: все-таки это было «Жигулевское», а не местный самогон!

Холмогоров нахмурился, вспомнив одного человека, который всерьез утверждал, что все они давным-давно умерли и ныне здравствуют в аду, неся кару за свои многочисленные прегрешения. «Не надо пугать меня пеклом! — помнится, кричал тот бедняга. — Ты сначала вокруг посмотри, а после уже пугай!» Сердцем Алексей Андреевич чувствовал, что человек этот в корне не прав, но, если говорить о некоторых деталях, возразить ему было нечего.

Поставив чашку на полку, а ложечку — в стакан, где стояли другие ложки и вилки, Холмогоров понял, что причин для дальнейших проволочек у него больше нет. Он посмотрел на часы, подаренные некогда самим Патриархом. Часы показывали без нескольких минут десять. В деревне встают рано; впрочем, на участкового Петрова это золотое правило могло не распространяться — он так пил, что Холмогоров только диву давался, как это лейтенант вообще ухитряется продрать глаза.

Как бы то ни было, тянуть не имело смысла. Петров с одинаковым успехом мог как не проснуться до сих пор после вчерашнего, так и отключиться в ближайшие полчаса под воздействием новой дозы спиртного. «В конце концов, если его нет на работе, спрошу у Потупы, где он живет, и поговорю с ним у него дома», — решил Холмогоров и снял с вешалки свой долгополый черный плащ, из-за которого его так часто принимали за священника.

После вчерашних приключений плащ выглядел неважнецки. Длинные черные полы запылились, были забрызганы присохшей грязью и украшены какими-то репьями. Алексей Андреевич взялся было чистить свое одеяние, но потом подумал, что это пустая затея — все равно через пять минут грязи станет еще больше. Вернув плащ на вешалку, он с некоторой неловкостью открыл стоявший в углу комнаты архаичный, источенный жучками платяной шкаф отца Михаила, справедливо полагая, что там наверняка найдется более подходящая для суровых местных условий одежда.