Urban commons. Городские сообщества за пределами государства и рынка

Следуя за идеями Ольденбурга, отметим, что современный harvest table (несмотря на очевидную задачу увеличения прибыли) позволяет гостям кофейни вспомнить прекрасное время, когда сообщество нельзя было представить в отрыве от «уравнивания». Таким образом, этот стол даже может сообщить бóльшую четкость образам будущего счастья, наполняя их радостным содержанием. Тем не менее сами по себе образы желаемого ничего не говорят о способах достижения искомого счастья. Получается, что такие образы скорее заново утверждают статус-кво, заполняя пустые товары новой витальностью, нежели позволяют инициировать важные перемены в обществе. Эта амбивалентность обнаруживает вызов, с которым столкнулась в том числе и борьба за совместности.

Согласно Сильвии Федеричи, общее (commons) было настолько значимым для «борьбы, которую вели сельские жители в эпоху Средневековья, что их память и по сей день восхищает наше воображение, ярко рисующее образ мира, в котором благами можно делиться, в котором солидарность <…> может быть фундаментом общественных отношений»722. Конечно, такие образы способствуют убеждению в том, что общество можно возвести на вышеозначенных принципах, но важно помнить: средневековое «общее» сосуществовало с частной собственностью – и именно эта форма собственности сделала общее ценным с точки зрения социального воспроизводства. Как отмечает Федеричи,

общее было абсолютной необходимостью для воспроизводства множества малых фермерских хозяйств, выживание которых зависело от доступа к полям (на них можно было пасти скот), к лесам (чтобы собирать древесину, дикие ягоды и травы), к водоемам для рыбной ловли и открытым пространствам, на которых можно было встречаться723.

Скажем прямо: общее никогда не противопоставлялось частной собственности. Более того, невзирая на то что борьба, инициированная низами общества, заявляла право на общее, оно скорее являлось экстерналией, которая тем не менее учитывалась феодальными землевладельцами, не очень-то хотевшими, чтобы их вассалы (прямой источник труда) умирали от голода. Однако заметим, что не стоит идеализировать жизнь, зависящую от крестьянского общего. Тем не менее, как указывает Федеричи, общее обеспечивало потрясающую степень свободы: «общее не только вдохновляло процесс коллективного принятия решений и совместной работы, но и являлось материальным основанием для расцвета крестьянской солидарности и общности»724.

Возникновение огораживаний трансформировало сети социальной солидарности, скреплявшиеся общим, и вынудило крестьян к бунтам, что привело к появлению уже обсуждавшегося прозвища – «левеллеров». К середине XVII века эту «уравнительную» тенденцию стали ассоциировать с конспирологическими рассуждениями об убийстве короля и объявлении народного суверенитета (popular sovereignity). Эти перемены общественного климата указывают на то, что перспектива, заключенная в «общем», привела левеллеров всех сортов к противодействию профанным политическим запросам. Следует, однако, помнить, что в требованиях общего редко звучали имена тех, кто напрямую от этого общего зависел (заметным исключением был разве что сам класс землевладельцев).

Суверенность как желаемое…

Даже с усилением огораживаний подавляющее большинство маргинализованных групп говорили о своей борьбе как о движении, восстанавливающем порядок, установленный (как казалось) Господом. В 1649 году горстка крестьян в графстве Суррей стала движением диггеров. Бунтовщики, разъяренные огораживаниями и движимые очень специфичной трактовкой христианских заповедей, захватили пустоши, низложили землевладельцев и принялись протаптывать дорожку в Эдем. Предводитель диггеров Джерард Уинстенли писал: «…те же, кто решил трудиться и питаться совместно, превращая землю в общую сокровищницу, соединяют руки свои с Христом, чтобы поднять творение от рабства, и освобождают все от проклятия»725. Что было дальше – известно всем, и сколь храбрыми ни были попытки диггеров, их ждал трагический исход.

Впрочем, куда реже отмечают, что эксперимент Уинстенли нельзя было бы повторить, избрав в качестве вдохновения что-нибудь земное и плотское. Их деяния развертывались пред всевидящим оком Христа, с которым, как полагали диггеры, им довелось соединить руки. Это позволило перенести ответственность перед сувереном с земного уровня на небесный и укутать профанный частный интерес в трансцендентные словеса.