Urban commons. Городские сообщества за пределами государства и рынка

Вышеупомянутые сообщества управляются в соответствии с принципами низовой (grassroot) народной демократии: решения принимаются коллективно на обязательных ассамблеях, проходящих регулярно – либо ежедневно, либо раз в неделю или месяц. На ассамблеях определяют все аспекты совместной жизни – либо консенсусно, либо большинством голосов. Сообщества отличает сложная структура: есть лидеры, называемые «старшими», есть и тщательно продуманная система разделения труда – есть «глава системы безопасности», «строитель палаток», «собиратель пожертвований» или, например, «судья». Позиции выборные, и всякий раз решение о том, кто их будет занимать, выносят на общем собрании. В сообществах численностью от 20 до 100 с лишним человек, в которых одновременно живут и пары, и одиночки, нередки и социальные драмы – об этом говорят многие респонденты. Тем не менее «производство совместностей всегда носит локальный характер. Оно зависит больше от привычек, памяти и устной передачи принятых норм, нежели от закона, полиции или медиа»; пусть даже в лагере есть написанный свод правил, жители должны учить их каждодневно, тренируя навыки «хорошего соседа по лагерю»326. Особый акцент сделан на взаимоуважении и личной свободе, что резко контрастирует с иерархичной и часто подавляющей повседневностью индустрии приютов, в которой бездомные вынуждены постоянно утверждать свои права.

Существуют санкции, навязывающие социальный порядок; нарушителей отлучают от лагеря (либо временно, либо навсегда), хотя всегда рассматривают каждый случай в отдельности (как объяснил глава по безопасности в Никельсвилле, «никто не хочет сделать тебя вновь бездомным»). Социальное напряжение и конфликты, приводящие к санкциям, зачастую резко разрывают социальную ткань лагерей, но, как отмечает Лайнбо, «пусть создатели совместностей, бесспорно, и расположены к конфликтам, в самих совместностях нет классовой борьбы»327. Я не собираюсь романтизировать палаточные городки; это суровые пространства с жилищными условиями минимальной комфортабельности. И жители городков тоже отнюдь не формируют авангард, ими не движет желание опрокинуть капитализм и разломать государственный строй. Спаркс, продолжая линию мысли Лайнбо, заметил, что жители палаточных городков выстраивают некоторые из ключевых социальных отношений иначе, чем это обычно происходит в американском обществе: доступ к ресурсам общего пользования определяется не собственностью или статусом, но потребностью и активным соучастием, которое обеспечивает членство в группе благополучателей328. Такие условия доступа созвучны ключевой интуиции Лайнбо: «производство совместности настолько же эксклюзивно, насколько оно требует участия. В него необходимо входить»329.

Следует отметить, что данные сообщества поддерживают и расширяют свои совместности годами, а то и десятилетиями. Некоторым удается включать постоянно видоизменяющиеся группы новоприбывших, в свою очередь быстро научающихся и передающих дальше знания об общих правилах. Эти импровизированные сообщества не только обращают свои совместности в приют последней надежды, который на порядок безопасней улиц, но и обеспечивают структуру для жизни, в которой есть место самоопределению, обретению права голоса, вовлечению и протесту. Их практики банальны, но тем не менее они вверх тормашками переворачивают превалирующий принцип капиталистического производства. Практики палаточной жизни обозначают разрыв капиталистической логики, расценивающей землю как товар, отказывающей в человеческом обращении людям без собственности. Активисты палаточных городков постоянно оспаривают и политизируют свои политико-экономические обстоятельства, а также систему управления их бездомностью. И когда они требуют политического и легального признания, их требование не ограничено масштабами городка. Скорее, оно неизбежно возрастает до призыва расширять возможности для запуска большего количества таких городков.

Сговорчивые палаточные городки как ответ на кризис ночлежек