Уроки танго

Новый год прошел так же, как и предыдущая вечеринка: те же закуски (разве что рядом с водкой стояла бутылка экзотического шампанского, принесенная Владом), те же разговоры. И так же, как и в прошлый раз, Влад уехал к себе домой с каким-то непонятным самому себе чувством облегчения. Впервые в его жизни у него не было радости от общения с людьми. И если разобраться, с абсолютно нормальными, приветливыми и даже милыми людьми — кроме этой, постоянно насупленной пары, сидевшей опять напротив него. Скорее всего, ему было неприятно это их упрямое, и, как он был убежден, — неискреннее неприятие России. Хорошо, они могли не принимать политическую обстановку, самого Путина наконец, но народ-то здесь причем? Хотя, как говорится, каков народ, таков и царь. Влад уже начинал путаться в своих мыслях, и это его раздражало: он, как математик, привык к логической четкости и последовательности. Но в политике он ее не находил и поэтому всегда был к ней равнодушен и никогда ее не понимал.

Одинокие вечера под звуки телевизора стали настолько невыносимы, что Влад, несмотря на молчание Бориса, уже собирался сам позвонить ему и пригласить с женой к себе — выпить по рюмочке. Но тут неожиданно Бэйкер, по-прежнему забегавшая к нему на часок после работы два раза в неделю, сообщила, что у них сменился профессор русской словесности. Она надеялась, что должность по праву перейдет к ней, но ее ждало разочарование: должность досталась совсем молодому парню, приехавшему из Калифорнии. Правда, она должна признаться, что его русский язык намного превосходит ее, но это и неудивительно: у него русские корни. Она же начала изучать русский только в школе по собственному желанию — из-за любви к русской литературе.

— Парня зовут Эван и, когда я рассказал о тебе, he insisted on meeting you (on настоял на знакомстве с тобой).

— Клево!

— Что значит «клево»?

— На музыкальном жаргоне это значит «классно», «здорово».

— Какой у вас трудный язык.

— Мы вообще не простой народ.

— O yes! (Да уж). Ты — прекрасный пример. Я привести его?

— Конечно! Зачем ты даже спрашиваешь! У меня уже крыша поехала от этого одиночества.

— Что значит «поехала крыша» и чья крыша я спрашивать не буду.

— И не надо! Завтра же приводи этого Эвана.

— By the way (между прочим), та студентка, что хотел тебя соблазнить, now (теперь) замуж за адвоката из Нью-Йорк и учится в Колумбийский университет. Мы уже можем продолжить вечера со студентами. И с Эван.

Студенческие вечера вернулись, и Влад опять хоть немного ожил.

Эван действительно оказался очень приятным, красивым парнем, слегка напоминающим Бреда Пита и отлично, почти без акцента, говорившим по русски. Плюс к этому, он прекрасно знал Питер, в котором уже побывал несколько раз и в котором проживали его дальние родственники, и был совершенно влюблен в этот город. Вскоре они подружились, и Эван, уже без студентов, довольно часто стал вечерами приходить к Владу в гости (семьи у Эвана не было). Они пили пиво, болтали об Америке, России, причем Эван утверждал, что между русскими и американцами очень много общего, с чем Влад был совершенно не согласен, но тем не менее не возражал и лишь иронически улыбался…

* * *

Зима так и прошла без холодов и почти без снега, который выпадал лишь несколько раз, зато один из снегопадов был настолько сильный, что Владик такого и в Питере не видел. На этот день жизнь в Принстоне, да и вообще в Нью-Джерси полностью замерла.

Весна наступила ранняя, хотя здесь считалось, что это нормальное для ее прихода время. А вот в Питере еще стояли морозы и лежал снег, и там это тоже считалось нормальным. Весна, как и раньше осень, принесла с собой буйство красок. Прямо перед домом Влада два дерева, которые, когда он приехал, были покрыты будничной листвой, сейчас были усыпаны невероятной красоты цветами: магнолия — нежно розовыми, вишня — ослепительно белыми. От чистого, с легкой прохладой, весеннего воздуха, от необыкновенной палитры красок, расцветивших все вокруг, да к тому же от снятого гипса у Владика поднялось настроение. А тут еще неожиданно пришло письмо от Милы, которая жила в их коммунальной квартире.

Владик, всю свою жизнь проживший сначала в детском доме, а затем в общежитии, приобрел свое собственное жилье не так давно. Жильем это можно было назвать с трудом: бывший кухонный чулан, узкий, размером семь квадратных метров, дверь в который вела из кухни. Единственным достоинством чулана было во всю узкую стенку такое же узкое окно, но зато с широким подоконником, на котором Владик проводил почти все свое время — к проведению своих лекций, например, он готовился только на подоконнике. Правда, когда кухня была пустынна, он с удовольствием перебирался туда — окно там было намного шире.