Уроки танго

Но с приездом Владика Костя ходил рисовать один. Он догадывался, почему Света оставалась дома, и старался вызвать в себе злобу, но не мог, понимая, что вина в том, что происходит, и его тоже. И злоба у него уступала место грусти. И рисунки у него получались тоже грустные. В один из таких вечеров к нему на скамейку подсел какой-то старичок и, понаблюдав немного, спросил у Коськи, где он учится? Узнав, что нигде, старичок возмутился: «Это преступление — запускать такой талант! Вам, молодой человек, непременно нужно учиться. Возьмите свои рисунки и немедленно идите в Мухинское. Скажете, что вас послал Корноухин Сергей Ипполитович. Запомнили?» Коська кивнул. «Повторите», — потребовал старичок. Коська повторил, и старичок, довольный, засеменил по своим делам. Через минуту Коська забыл и имя, и фамилию старичка — ему было не до учебы. Сейчас все его мысли были только о Свете, вернее, о Свете и Владьке. Он прекрасно понимал, что в глазах Светы по сравнению с Владькой он сам был абсолютное ничто: обычный алкаш, которых в Питере тысячи, разве что любит рисовать. И по характеру довольно добродушный — он ни разу в своей жизни не подрался, даже по пьянке. Коська почувствовал, как в нем закипает злоба и даже ненависть к Владьке, к которому всегда был привязан и даже относился, как к старшему брат у.

Вернувшись после разговора со старичком домой, он застал Свету на кухне. Она сидела за своим столиком и перебирала гречку.

— Привет, — сказал Коська.

— Привет, — ответила Света, не поднимая глаз, и еще усерднее сосредоточилась на своей гречке.

Коська взял стул от своего столика и подсел к Свете.

— Знаешь, сейчас ко мне один старикан подсел, когда я рисовал… — и Костя рассказал о своем разговоре со старичком.

— Может, действительно пойдешь учиться? — продолжая перебирать гречку, спросила Света.

— Ага. А кто платить будет? Дедушка мороз? Так мой дедушка давно сгорел по пьянке. И потом, мы скоро уезжаем. Забыла?

— Нет, не забыла. Но если бы ты стал учиться, я бы не поехала. Осталась бы с тобой… — сказала она. Затем, оторвавшись от гречки, подалась к нему. — А ты бы со мной остался? Или, например, если бы я вернулась в Качканар, ты бы бросил все и поехал со мной?

— Конечно, поехал.

— Ну, ты — это совсем другое… — протянула Света. — Ты же не ученый какой-нибудь. Какая тебе разница, где жить: в Шиловке или в Качканаре…

— Я знаю, куда ты гнешь. Та к вот, я с тобой бы остался и поехал бы куда угодно, а твой Владечка — хрена с два! Ему ты по фигу, и он спокойненько свалит в свою Америку! — со злостью воскликнул Коська.

— Знаешь, Костя!.. Вот когда ты начинаешь нести всякое… Я тебя прямо ненавижу! — тоже со злостью в голосе сказала Света и вернулась к своей гречке.

* * *

На Владике грузом продолжала висеть одна встреча, которую он все оттягивал, но чувствовал, что оттягивать уже больше нельзя.

Кроме Рыжкова у него был еще один близкий друг, и даже ближе и намного более давний, еще по детскому дому. Если сам он попал в детдом в пять лет и хоть смутно, но все же помнил свою прежнюю жизнь и своих родителей, то у Алеши ни прошлой жизни, ни родителей никогда не было: его мать после родов сразу от него отказалась, и он из родильного дома попал прямиком в дом малютки, а затем оттуда, как по этапу, — в детский дом. Хотя между ними не было абсолютно ничего общего и их жизни по шли разными путями, дружба, скрепленная детским домом, осталась. Алеша, закончив ремесленное училище, работал на заводе слесарем. Был он молчалив, одинок и даже пил в одиночестве. Все вечера он проводил перед телевизором, смотря сериалы и попивая водку. У Владика была своя компания, присоединиться к которой, к его облегчению (за которое ему было стыдно), Алеша категорически отказался. Но Владик довольно часто приходил к нему, захватив бутылку водки, и они распивали ее, разговаривая в основном о жизни Владика. Алеша был единственным человеком, от которого у Владика не было тайн и с которым он мог всем поделиться, облегчая свою душу. Алеше о себе рассказывать было нечего.

Идти к нему сейчас, значит, надо будет говорить о своей, такой благополучной жизни в благополучной Америке, а делать это Владику было почему-то неловко и даже стыдно. Но идти было надо, да и Владик по Алеше очень соскучился и очень хотел его увидеть, может, даже больше всех остальных, не считая Милу, конечно. Захватив с собой бутылку французской водки «Серый гусь», купленную в Елисеевском магазине, буханку черного хлеба и докторскую колбасу — любимую Алешину закуску, он поехал к нему на Пискаревский проспект. Алеша жил в девятиэтажном доме на последнем этаже. Лифт здесь практически никогда не работал. Не работал он и на этот раз. «Твою мать!» — ругнулся Владик и стал подниматься по лестнице. Где-то на седьмом этаже ему пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание. «Чертова одноэтажная Америка! Совсем форму потерял».