Ущелье дьявола

– К этому Юлиус прибавил, что в случае, если я отвечу ему отказом – по причине ли его молодости или по причине ее бедности, – он все-таки не последует вашему совету, то есть не ограничится тем, что просто соблазнит девушку. Ему внушал ужас такой совет… да и сам советчик. Нет, он не злоупотребит великодушным доверием невинной девушки и ее отца, он не обесчестит Христину. Он не способен купить момент собственного счастья за вечные слезы о ее погубленной жизни. Он просто удалится от нее с растерзанным сердцем. Он назовет Христине свое имя, объявит о решении отца и покинет ее навсегда.

– Все это весьма благородно, поистине благородно, – заметил Самуил. – Будьте добры, передайте мне окорок.

– К тому времени как я получил от Юлиуса это письмо, полное любви и сыновней преданности, – продолжал барон Гермелинфельд, – я уже успел прочесть ваше дерзкое послание, Самуил. Оно пришло за четыре дня до этого. Я все эти дни размышлял о нем. Я спрашивал себя, каким способом могу положить конец вашему влиянию на нежную душу Юлиуса. И вот, не прошло и десяти минут после прочтения письма Юлиуса, как у меня созрело твердое решение. Обыкновенно про нас, ученых, теоретиков, думают, что мы не способны к действию – потому что мы не отдаем всей нашей жизни бесплодной суете, как это делают многие люди, которые, чтобы оправдаться, называют себя практиками, настаивая на том, что они только практики и больше ничего. Это все равно как если бы птиц обвиняли в том, что они не умеют ходить, потому что у них есть крылья. А между тем они благодаря одному удару крыла преодолевают расстояние в тысячу шагов. Так и мы, за один день можем сделать больше, чем другие за десять лет.

– Я сам всегда придерживался такого же мнения, – согласился Самуил, – и то, о чем вы говорите, для меня не новость.

– Посланец ждал ответа, – продолжал барон, – и должен был вернуться в Ландек на другой день утром. Я сказал, что ответа не будет, и велел ему вернуться домой не раньше чем вечером следующего дня. Он не соглашался, Юлиус обещал ему сто флоринов за срочную доставку. Я дал ему двести – он согласился. Покончив с этим, я, не теряя ни минуты, отправился к пастору Оттфриду, моему другу детства, человеку очень умному и просвещенному. Я спросил, знаком ли он с пастором Шрейбером. Оказалось, что это один из его ближайших друзей. Оттфрид описал пастора как человека простого, скромного, бескорыстного, человека с золотой душой, который всегда устремляет взгляд в небо, чтобы увидеть там Бога и двух улетевших от него ангелов. На земле же он не знал ничего, кроме людского горя, которое всеми силами старался облегчить. Что же касается Христины, о ней Оттфрид сказал мне только одно – это достойная дочь своего отца. Возвращаясь от Оттфрида, я проезжал через Цейле, где заказал почтовых лошадей. Той же ночью я помчался в Ландек и прибыл туда во вторник утром. Я заходил в Ландеке во многие дома, чтобы получше разузнать о Шрейбере и его дочке. Кого я ни спрашивал, все без исключения подтверждали то, что сказал мне Оттфрид. Никогда еще столь единый и громкий хор благословений не возносился к небу! Пастор и его дочь стали для этих бедных людей настоящими посланцами Провидения, жизнью и душой этого местечка. Знаете, Самуил, что ни говорите, а добродетель имеет свои приятные стороны. Пользоваться всеобщей любовью – великая отрада.

– А иной раз и великая выгода, – заметил Самуил.

– Обойдя деревню, я направился к дому пастора. Вот в этой самой комнате, где мы сейчас сидим, я нашел Юлиуса, Христину и пастора. Юлиус, изумленный, воскликнул: «Отец!» Пастор, не менее удивленный, воскликнул: «Барон Гермелинфельд!» Я на это ответил следующее: «Да, господин пастор, барон Гермелинфельд, который имеет честь просить у вас руки вашей дочери Христины для своего сына Юлиуса». Пастор Шрейбер остолбенел от неожиданности. Ему показалось, что он бредит или что он не расслышал. Он, видимо, пытался собраться с мыслями. Христина вся в слезах бросилась ему на шею. Да и сам он, не сумев сладить с чувствами, и плакал, и смеялся.

Самуил прервал барона:

– Как умилительно! Однако вы, пожалуйста, опустите эти подробности. Вы знаете, что я не сентиментален.

Самуил уже давно оправился от неожиданности. Само присутствие барона и первые же его слова обнаружили попытку разрушить его власть над Юлиусом, и вся его гордость, весь характер, созданный для борьбы, мгновенно заставили его занять оборону. К нему вернулось обычное хладнокровие вкупе с сарказмом и даже некоторой наглостью. Теперь он спокойно ел и пил, слушая барона с самым беззаботным видом. Барон Гермелинфельд продолжал: