Ущелье дьявола

– Сударыня, кому из нас надо опасаться вызывать в памяти прошлое? Четырнадцать месяцев тому назад, когда я имел удовольствие познакомиться с вами, я не думал о вас, я не искал вас, я не обижал вас, однако тотчас имел несчастье вам не понравиться. Почему? Из-за пустяков: из-за моей внешности, физиономии, улыбки, из-за чего-нибудь в этом роде? Гретхен что-то такое наговорила вам на меня, а вы наговорили на меня Юлиусу. Вы этого сами не отрицаете. Волк не трогал овцу, коршун ничего не сделал голубке. Наоборот, это голубка и овца бросили вызов коршуну и волку. Вы нанесли удар по моему самому чувствительному месту – по гордости. Вы бросили мне вызов вашей ненавистью. Я бросил вам вызов своей любовью. Вы приняли вызов, благоволите вспомнить и об этом. Я собирался увезти Юлиуса в Гейдельберг, вы удержали его в Ландеке. Это была первая победа, а за ней вскоре последовала вторая, еще более крупная. К вам на помощь пришел суровый и могучий союзник, барон Гермелинфельд. Он действовал при этом не столько в пользу Юлиуса, сколько во вред Самуилу. Он сам откровенно сознался в этом. И вот я унижен, изгнан, побежден. Вы увозите вашего Юлиуса на целый год за тысячи верст от меня и пытаетесь стереть память обо мне своими поцелуями, и в то же время отец, стремясь заточить Юлиуса в раю и изгнать из него меня, демона, тратит безумные деньги на постройку этого неприступного замка. Таким образом, ваша любовь, ваш брак, это путешествие, ваш ребенок, да, пожалуй, и замок этот с его двойными стенами и двойным рвом, и три миллиона, которые были истрачены, – все это было задумано и сделано против вашего покорнейшего слуги. Тринадцать месяцев тому назад вы упрекали меня в том, что я нападаю на женщину. Сейчас, говоря по правде, шансы сравнялись. Моя противница уже не одинокая слабая женщина: в союзе с ней один из могущественнейших людей Германии, да вдобавок еще целая крепость с подъемным мостом! Еще раз повторяю, сударыня: вы первая объявили мне войну. И я объявляю, что вы будете побеждены, как бывает женщина побеждена мужчиной.

– Вы полагаете, милостивый государь? – сказала Христина с высокомерной улыбкой.

– Я уверен. Есть вещи необходимые и неизбежные. Когда барон Гермелинфельд задумал отнять у меня Юлиуса, это нисколько меня не расстроило и не вывело из себя. Я знал, что Юлиус вернется ко мне. Я просто ждал. И с вами я поступлю так же, сударыня. Буду выжидать. Вот вы уже и вернулись. А скоро вы окажетесь у меня в руках.

– Наглец! – пробормотала Гретхен.

Самуил обернулся к ней.

– Ты, Гретхен, первая меня возненавидела и первая же мне понравилась. И хотя в эту минуту ты не главная моя забота и не с тобой я веду войну, я все-таки хочу, чтобы именно ты послужила наглядным примером. Я покажу, как умею укрощать тех, кто на меня нападает.

– Укротить меня! – возмутилась молодая дикарка.

– Дитя неразумное! Я мог бы сказать, что ты уже укрощена. Вспомни, кто весь этот год чаще всего занимал твои мысли? Готлиб, что ли? Или кто-нибудь другой из деревенских? Нет, я. Ты уже моя, от страха, от ненависти, не все ли равно – отчего и почему, но ты моя. Ты спишь, и в твоих снах звучит мое имя. Когда ты пробуждаешься, ты прежде всего вспоминаешь не о своей матери, не о Пресвятой Деве, которую ты так чтишь, – нет, твоя первая мысль всегда о Самуиле. Когда я появляюсь, все твое существо поднимается мне навстречу. Когда меня нет, ты ждешь меня каждую минуту. Сколько раз, когда думали, что я уехал в Гейдельберг, ты боязливо шпионила за мной! Сколько раз ты прикладывалась ухом к земле, и тебе казалось, что ты слышишь под землей ржание моей лошади. Жила ли когда-нибудь на свете возлюбленная, которая с таким трепетом ожидала бы своего друга! Называй это любовью, ненавистью – как хочешь. А я называю это обладанием и большего не желаю.

В то время как Самуил произносил свою речь, Гретхен все теснее прижималась к Христине.

– Это все правда, сударыня! – шептала она. – Все правда, что он говорит. Но как он обо всем этом узнал? О господи, неужели мною в самом деле овладел дьявол?

– Полно, Гретхен, успокойся, – сказала Христина. – Господин Гельб просто играет словами. Нельзя владеть тем, кто тебя ненавидит. Обладают только тем, кто отдается.

– Если так, – возразил Самуил, – то, значит, Наполеон не владеет двадцатью областями, которые завоевал. Ну, да не в этом дело. Я не из тех людей, которые отступают перед вызовом, сделанным в такой форме, в какой сделали его вы. Вы утверждаете, что принадлежит только тот, кто отдается. Хорошо, пусть будет так. Тогда вы отдадитесь.

– Презренный! – вскрикнули в один голос Христина с Гретхен.

Они обе встали с места, трепеща от гнева и горя.

– И ты тоже, Гретхен, – продолжал Самуил, – ты будешь наказана, и надо сделать так, чтобы твое наказание послужило примером остальным. Я объявляю тебе, что не пройдет и недели, как ты мне отдашься.

– Ты лжешь! – закричала Гретхен.

– Я, кажется, уже говорил, что никогда не лгу, – ответил Самуил невозмутимо.

– Гретхен, – сказала Христина, – тебе нельзя оставаться одной в своем домике. Приходи ночевать в замок.