Ущелье дьявола

– Поговорим серьезно. Я тебя люблю все так же, поверь, моя дорогая Христина. Я все так же счастлив оттого, что люблю тебя, и так же горд тем, что меня любишь ты. Ты единственная женщина, которую я любил и буду любить. Говорю это при Самуиле. Но посуди сама. Ведь ты теперь стала матерью! И большую часть своего сердца и времени ты теперь отдаешь ребенку. И со мной то же. Я не только муж. Бог дал нам не только сердце, но и разум. Ради самой любви нашей, Христина, я хочу, чтобы ты меня почитала и уважала. Я хочу вырасти в твоих глазах, хочу стать кем-нибудь. Я не хочу закоснеть в праздности. Я желал бы посвятить свои силы служению родине. До сих пор я сознавал в себе одну только способность – служить родине в качестве воина. Но мне не хотелось бы начать это служение в пору бедственных неудач Германии. Пусть же пробуждение моего отечества застанет меня бодрствующим. А Самуил в силу противоположности наших натур необходим, для того чтобы поддерживать во мне крепость воли. Подумай о том, что мы живем здесь уединенно, вдали от людей, живем в забвении. Я не сожалею ни о Гейдельберге, ни о Франкфурте. Но все-таки, когда к нам поступает хоть слабый отголосок жизни извне, не будем запирать перед ним дверь. Рано или поздно мне может понадобиться моя воля. Не дадим же ей окончательно угаснуть. Разве все, что я говорю, кажется тебе неразумным? И мой отец, и ты – вы оба что-то себе придумали насчет Самуила. Если бы его присутствие здесь причиняло вам какой бы то ни было вред, то, конечно, я бы ни минуты не колебался и расстался с ним. Но что именно вы ставите ему в упрек? Отцу не нравится образ его мыслей. Но я и сам не разделяю идей Самуила. Однако же, признавая его умственное превосходство, я не могу вменять их ему в вину. Ну а ты, Христина, что ты имеешь против Самуила, что он тебе сделал?

– А если он оскорбил меня? – воскликнула Христина, не в силах больше сдерживаться.

XXXIV Два обязательства

Юлиус вздрогнул, побледнел и встал с места.

– Как, Христина, тебя оскорбили и ты ничего мне не говорила? Разве не моя обязанность защищать тебя? О чем она говорит, Самуил?

Взгляд, который он при этом устремил на Самуила, сверкал, как сталь.

– Предоставим ей самой объясниться, – ответил Самуил примирительно.

И его взгляд тоже сделался холоден, как сталь. Христина видела, как эти взгляды скрестились. И ей показалось, что взгляд Самуила, как острая шпага, пронзил Юлиуса насквозь. Она бросилась мужу на шею, словно стремясь защитить его.

– Говори, – резко и отрывисто сказал ей Юлиус. – Что произошло?

– Ничего, – ответила она, разражаясь рыданиями.

– Но что ты хотела сказать? Что именно случилось?

– Ничего, Юлиус. Во мне говорит простой инстинкт.

– Так он ничего тебе не сделал? – настаивал Юлиус.

– Ничего, – повторила она.

– Ничего не сказал?

Она вновь произнесла: «Ничего».

– Так что же ты? – воскликнул Юлиус, очень довольный, что нет причин прекращать свою дружбу с Самуилом.

Самуил улыбнулся. Христина отерла слезы и, немного помолчав, сказала:

– Не будем об этом больше. Ты сейчас говорил очень разумные вещи. Ты жаловался на свое одиночество – и был прав. Человек с твоими достоинствами должен находиться среди людей. Жить одним только сердцем – это годится лишь для женщин. Но я научусь любить тебя. Я не стану отнимать у тебя возможности служить людям! Не будем навеки хоронить себя в этом замке. Будем приезжать сюда, когда тебе захочется, когда у тебя будет желание отдохнуть. Поедем в Берлин, во Франкфурт, туда, где ты сможешь применить свои способности, туда, где тебя будут ценить так же, как здесь тебя любят.

– Но, моя милая, – проговорил Юлиус, обнимая ее, – что скажет мой отец, который подарил нам этот замок, если наши поступки будут выглядеть так, будто мы пренебрегаем его подарком?

– Ну хорошо, – отозвалась она. – Но ведь мы, не покидая замка, все-таки сможем бывать в Гейдельберге. Ты мне рассказывал о студенческой жизни, и я знаю, как она бывает иногда весела и кипуча. Ты, может быть, с ностальгией вспоминаешь о ней. Нет ничего легче, чем завести квартиру в городе. Ты сможешь снова погрузиться в свои занятия, будешь видеться с прежними товарищами, участвовать в пирушках, заниматься в университетской библиотеке.

– Это невозможно, милая. Как же я буду вести студенческую жизнь, имея жену и ребенка?

– Как же нам тогда быть? – воскликнула Христина со слезами на глазах.

Самуил, стоявший поодаль, подошел к ним и сказал:

– Юлиус прав, сударыня. Граф Эбербах не может вновь стать студентом, и Ландек не может явиться в Гейдельберг. Но не хотите ли, чтобы Гейдельберг пришел в Ландек?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Юлиус.

– То, что твоя супруга могущественнее самого Магомета – гора приблизится к ней.

– Я вас не понимаю, – растерялась Христина.

Самуил ответил ей торжественно: