Ущелье дьявола

Он проводил Юлиуса до самых дверей библиотеки.

– До скорого свидания, – произнес Юлиус, с наслаждением вдыхая свежий воздух.

– Приходи, когда надумаешь. Дорогу ты знаешь.

XXXVII Любовный напиток

Самуил прошел в свою лабораторию. Смесь, которую он поставил на огонь, кипела. Пока она уваривалась, он взял кусок хлеба и стакан воды и стал есть. Перекусив, он достал пузырек, влил в него полученный отвар и положил его в карман. Затем посмотрел на часы. Было три четверти пятого.

– У меня есть еще три часа.

Самуил взял книгу и погрузился в чтение, иногда он прерывался и писал длинные заметки. Время летело, а он не переставал читать и записывать. Наконец, он прервал свое занятие.

– Теперь, – сказал юноша, – кажется, пора. – И опять вынул часы. – Половина восьмого. Хорошо.

Он встал, миновал конюшню и поднялся по пологому проходу без факела, не ощупывая стен и так уверенно, будто бы шел днем по большой дороге. Потом остановился и прислушался. Убедившись, что вокруг тихо, он сместил особым образом каменную глыбу, которая отошла в сторону, открыв проход. Самуил вышел – он очутился позади домика пастушки, на том же месте, где появился утром, поразив этим Гретхен и Христину.

Близилась ночь. Гретхен еще не загнала коз. Самуил вынул из кармана ключ, открыл дверь домика и вошел. Там, на сундуке, лежал кусок хлеба – ужин Гретхен. Самуил взял хлеб, капнул на него три капли жидкости из пузырька, который принес с собой, и положил его на прежнее место.

– Для первого раза достаточно и такой дозы, – прошептал он. – Завтра я приду в это же время и удвою порцию.

После этого незваный гость вышел и запер за собой дверь. Но, прежде чем вновь спуститься в подземелье, он обернулся и остановился. Слева от него стоял домик Гретхен, справа – замок, слабо обрисовывавшийся в вечернем сумраке; только окна комнаты Христины ярко светились на темном фасаде здания.

– Да! – воскликнул он. – Обе вы находитесь под действием моих чар, и теперь вы в моих руках! Я ворвусь в вашу жизнь, когда мне будет угодно, – так же, как теперь вхожу в ваши комнаты. Я настоящий хозяин и этого замка, и этой скалы, а потому хочу быть господином и обитательниц замка и скалы – черноволосой Гретхен, суровой и дикой, как ее лес, и белокурой Христины, нежной и обворожительной, как ее высеченный из камня дворец.

Я хочу! Теперь я уже не могу отступиться! Моя воля стала для меня законом, а для вас – неизбежностью. Вы сами виноваты! Зачем до сих пор вы своей мнимой добродетелью старались уязвить и даже подавляли мою так называемую порочность? Зачем ваша ложная слабость презирала, оскорбляла и старалась уничтожить то, что я называл своей силой, – покарай меня Бог! И это мучение длится уже больше года! Возможно ли, чтобы я поступился гордостью в этой страшной борьбе между вами и мной? Я никого на свете не боюсь, кроме самого себя; могу ли я из-за каких-то двух загордившихся девиц отречься от самоуважения?!

Кроме того, ваше поражение необходимо мне, подобно Иакову, для противоборства с Духом Божьим. Я хочу в первую очередь себе доказать истину, что человек господствует над добром и злом и обладает такой же властью, как и само Провидение, и даже наперекор ему может довести до грехопадения чистейшие души и сокрушить самую твердую волю.

Наконец, секрет неограниченной власти таится, быть может, в той любви, которую я требую от вас. Большой оригинал, самоуверенный Ловелас усыпляет ту, которую желает покорить. Но я не усыплю, я пробужу тебя к жизни, Гретхен! Сладострастный, загадочный маркиз де Сад стремится к идеалу предвечного разума через муки плоти. Скорбь твоя поможет мне овладеть и телом, и духом твоим, Христина! И увидим тогда, оправдает ли себя алхимия!

Да и что же это на самом деле? Я, кажется, стараюсь найти оправдание своим поступкам? Тьфу, пропасть! Я не узнаю себя! Черт возьми! Причиной всему – мой характер, quia nominor leo…[13] А вот и Гретхен возвращается домой!

Действительно, в слабом мерцании звезд появилась цыганочка, она гнала к дому своих коз; девушка казалась задумчивой, рассеянной, голова ее совсем поникла.

«Эта уже думает обо мне!» – отметил про себя Самуил.

В это же время в замке открылась балконная дверь, и острый взгляд Самуила различил Христину, которая вышла на балкон, облокотилась на перила и подняла свои прекрасные голубые глаза к темному небу.

– А та, вероятно, думает о Боге, – продолжал Самуил, покусывая губы. – О! Раньше, чем эти звезды зажгутся снова, я заставлю ее думать обо мне, думать о человеке, который за одни сутки сумеет переместить население целого города и убить душу. – И он исчез в скале.

XXXVIII Сердечные и денежные беды Трихтера