Ущелье дьявола

На следующий день, в десять часов утра, Самуил вошел в гейдельбергскую гостиницу «Ворон» и осведомился, дома ли Трихтер. Услышав утвердительный ответ слуги, которому был задан вопрос, он поднялся в комнату любимого фукса. Трихтер несказанно обрадовался приходу своего сеньора. Он даже выронил из рук огромную трубку, которую курил. Прошел год со времени нашей с ним встречи, за это время Трихтер успел значительно зарумяниться. Его физиономия будто хранила оттенок, приобретенный благодаря поглощенному им вину в памятный день дуэли. Его щеки и лоб представляли собой сплошную красную маску. Что же касается носа, то он сочетал в себе все цвета радуги и светился, как рубин, что, вероятно, позволяло его хозяину ночью экономить на свечах.

– Мой сеньор пришел ко мне! – закричал Трихтер. – О! Позволь мне, ради бога, сходить за Фрессванстом!

– Зачем? – удивился Самуил.

– Чтобы разделить с ним честь, которую ты оказываешь мне своим посещением.

– Невозможно! У меня к тебе серьезное дело.

– Тем более! Фрессванст – мой закадычный друг-собутыльник, поверенный моих самых задушевных тайн, и я ничего не делаю без его участия.

– Говорят же тебе, нельзя! Мне надо, чтобы ты был один. Подай мне трубку, покурим и побеседуем.

– Выбирай любую.

И хозяин указал на огромный ряд трубок, висевших на стене по размеру. Самуил выбрал самую большую, набил ее и закурил. Во время этой процедуры он спросил Трихтера:

– Скажи, пожалуйста, с каких пор у тебя возникла такая привязанность к Фрессвансту?

– С той самой нашей дуэли, – ответил Трихтер. – Я люблю его, как побежденного врага. Он олицетворение моей победы, которая постоянно сопутствует мне, с которой я всюду иду рука об руку. К тому же он, по правде сказать, добродушнейшее существо на всем земном шаре. Он вовсе не завидует моим преимуществам, скорее он злится на Дормагена. Он не скрывая презирает его, из-за того что Дормаген не дал ему выпить тогда две капли предложенного тобой средства. Он говорит, что ты спас мою честь, а Дормаген спас ему только жизнь. Он этого никогда ему не простит. Тебя же он глубоко уважает. Даже завидует тому, что я твой фукс. Он не пожелал после всего этого оставаться фуксом Дормагена. И поскольку уже не мог сделаться твоим фуксом, то подружился со мной, и мы стали неразлучны. Теперь мы с ним превратились в фуксов-собутыльников. Мы ведем бесшабашную жизнь, а свою симпатию друг к другу выражаем шутливыми вызовами на винные поединки. Кстати, это нам служит и упражнением на случай дуэли.

– Мне кажется, что вы уже достаточно наупражнялись! – заметил Самуил, выпуская клубы дыма.

– О! Это еще что!.. С тех пор мы сделали такие успехи, что ты удивишься. Поверь моему честному слову!

– Я верю твоему сизому носу. Но, послушай, эти беспрерывные возлияния, вероятно, порядком истощают ваши кошельки?

– Увы! – жалобно промолвил Трихтер. – В этом-то и беда, что параллельно с опустошением бутылок идет и опустошение карманов. За три первых месяца мы влезли в крупные долги. Но теперь уже перестали брать в долг…

– Почему?

– Да потому что нам уже не верят на слово. А кроме того, мы нашли способ пить сколько угодно бесплатно!

– Ого! – отозвался Самуил недоверчиво.

– Тебе это кажется невероятным? Так слушай. Вот наша тактика в двух словах: мы спорим. Поскольку мы выигрываем все пари, то зрители и оплачивают расходы. Но и этот честный источник может в конце концов иссякнуть. Увы! Мы слишком сильны! Уже мало кто решается тягаться с нами. Нас боятся. Несчастные мы создания! Все поражаются, глядя, как мы пьем. И я предчувствую, что настанет тот печальный день, когда не найдется уже ни единой души, которая бы держала за нас пари; я просто ума не приложу, как и где мы тогда будем пить? – И Трихтер печально прибавил: – А мне совершенно необходимо пить!

– Так ты очень любишь вино? – спросил Самуил.

– Не само вино, а то забвение, которое оно несет…

– А что же ты стараешься забыть? Свои долги, что ли?

– Нет, поступки, – ответил Трихтер голосом, полным отчаяния. – Ах! Я такая гадина! У меня есть мать – она живет в Страсбурге; мне бы надо работать, чтобы помогать ей. А вместо этого я сижу у нее на шее. Подлец я, вот кто! Кто должен был кормить ее после смерти отца? Ведь я, правда? Ну а я, мерзавец, подумал, что у меня есть еще дядя, брат моей матери, поручик в армии Наполеона. Вот он-то и кормил ее. А два года тому назад его убили. Тогда уж у меня все аргументы были исчерпаны, и я сказал себе: «Ну теперь, прохвост, наступила твоя очередь кормить мать!» Но, к несчастью, дядя оставил нам небольшое наследство, и вот я, вместо того чтобы посылать матери деньги, еще и сам стал просить у нее. Наследство было маленькое и растаяло быстро, тем более что я почти все пропил, так что не осталось ни крошки, ни капли. Вот видишь, какой я отъявленный негодяй! Я говорю все это, чтобы объяснить причину моего беспробудного пьянства: я пью, чтобы забыться. Я вовсе не желаю, чтобы ты меня считал скотиной и пьяницей, какой-то мерзкой губкой, винным насосом. Я просто-напросто жалкая тварь!