Ущелье дьявола

– Никакого боя не будет! – заявил Самуил. – Университет уже доказал свою храбрость. Наши товарищи освобождены, следовательно, честь спасена. Кроме того, для исполнения принятого нами решения вы во мне не нуждаетесь.

– Так неужели ты хочешь, чтобы мы позволили им арестовать тебя? – испугался Трихтер.

– О! – усмехнулся Самуил. – Не беспокойся, им это не удастся! Я и один сумею вырваться из их когтей. Итак, значит, решено: завтра утром Гейдельберг будет не в Гейдельберге, а там, где я. Что же касается формальностей переселения, Трихтеру все прекрасно известно, а я отправлюсь готовить жилища на Авентинском холме. Когда вы придете туда, университетское знамя будет уже водружено!

– Где же это? – раздались голоса.

– В Ландеке! – ответил Самуил.

Толпа заволновалась и загудела:

– В Ландек! Идем в Ландек! Что такое Ландек? Ничего! Ландека еще нет, а придем мы, так будет и Ландек! Ура! Да здравствует Ландек!

– Все это хорошо, – заметил Самуил, – но посторонитесь-ка. Мне ведут коня.

Студент, с которым он о чем-то шептался, подъехал верхом. Он спешился, а Самуил сел на коня.

– Дайте сюда знамя! – приказал король студентов.

Ему подали знамя, Самуил свернул и прикрепил его к седлу, взял пару пистолетов, саблю и воскликнул:

– До свидания в Ландеке! – И, пришпорив коня, помчался галопом.

На первом же перекрестке он встретил небольшой отряд полицейских. Один из них, очевидно, узнал смутьяна, поскольку раздалось какое-то восклицание, а затем рядом с ним просвистели пули. Таких вещей Самуил никогда не спускал: он обернулся и, не останавливаясь, выстрелил дважды. Полицейские агенты были пешими, а потому Самуил в несколько скачков оказался вне досягаемости. Затем, проехав по пустым улицам, выбрался на большую дорогу. И он хорошо сделал, что поспешил, так как сразу после его отъезда явились войска.

В минуту студентов окружили. Двенадцать полицейских в сопровождении батальона солдат выступили вперед, и один из них торжественным тоном потребовал выдачи Самуила Гельба, обещая при этом амнистию всем остальным. Студенты не выказали никакого сопротивления и ограничились ответом: «Ищите его». Начались поиски. Они продолжались минут десять, как вдруг поступил приказ академического совета. Полицейский, которого чуть было не сшиб с ног Самуил, донес, что тот покинул город. Совет счел себя удовлетворенным и потребовал только одного: чтобы студенты мирно разошлись. Требование было исполнено. Группы стали редеть, и студенты разошлись по квартирам. Члены Совета очень удивились и обрадовались столь быстрому усмирению волнений. Остаток дня только укрепил чувство радостного изумления. Ни одной стычки, ни одной ссоры, ни одной угрозы больше не последовало. Казалось, студенты окончательно забыли об утренних происшествиях.

Настала ночь. Довольные бюргеры легли спать. В десять часов, по обыкновению, весь город уже окутал сладкий сон. Но если бы кто-нибудь вдруг проснулся ночью, то увидел бы странное зрелище.

XLII Проклятие и переселение

В полночь стали таинственно открываться двери в гостиницах, где жили студенты. Студенты выходили поодиночке, по двое и трое, большей частью они шли пешком, иные верхом, прочие в экипажах, и все направились в темноте к университетской площади. Заметив по дороге фонарь, они осторожно снимали его со столба. На университетской площади толпа росла с каждой минутой. Люди подходили друг к другу, здоровались и переговаривались шепотом. Чаще всего среди них мелькал наш приятель Трихтер с огромной трубкой в зубах и под руку с молоденькой стройной девушкой.

О, непостоянство, твое имя – женщина! Девушка эта была Шарлотта, та самая Шарлотта, которая когда-то была возлюбленной Франца Риттера. Победитель Трихтер отнял не только фукса у Дормагена, но также и любовницу у Риттера. Он воспользовался размолвкой, происшедшей между ревнивцем Риттером и кокеткой Лоттой, и в один прекрасный день занял место Франца. В два часа ночи Трихтер подошел к одной из группок.

– Факелы! – распорядился он.

Сразу зажглись двадцать факелов. Трихтер взял один из них и начал свирепо размахивать им, он призвал всех к тишине и вниманию и, обратив лицо к городу, торжественно произнес следующее проклятие, достойное древних:

– Трижды проклятый город! Поскольку твои портные дошли до того, что не ценят той чести, которой они удостаиваются, когда сшитому ими платью выпадает счастье облекать грациозные формы студентов; поскольку твои сапожники не довольствуются тем, что кожа их обуви обрисовывает наши благородные ноги; поскольку твои колбасники мечтают для своих свиней об иной доле, чем образование в наших венах той благородной крови, которая служит источником наших благородных мыслей; поскольку, вместо того чтобы платить нам за все это, они желают, чтобы мы сами им платили, – то пусть платье их, сапоги, колбасы – все это останется в их собственное пользование! Скаредность приведет их к разорению! Сукна их обратятся в саван.