Ущелье дьявола

Плачьте филистеры, буржуа, купцы! Отныне у вас не будет ни денег, ни счастья. Вы больше не будете иметь удовольствия видеть нас проходящими мимо ваших окон – радостных, одетых в разноцветные костюмы, с веселым видом поющих «Виваллераллера!» Ночью вы не будете просыпаться от ударов булыжников, бросаемых нами в ваши окна. Мы не будем больше целоваться с вашими дочками. Плачьте, буржуа! Особенно вы, неблагодарные трактирщики, мы унесем с собой все надежды ваших кошельков. Вы издохнете от голода благодаря чрезмерному скоплению съестных припасов и лопнете от жажды: мы не станем больше пить ваше вино!

С этими словами Трихтер быстро перевернул свой факел и ткнул его в землю, сказав:

– Вместе со светом этого факела я гашу и жизнь Гейдельберга!

Остальные девятнадцать студентов, державшие факелы, сделали то же самое и повторили за ним:

– Вместе со светом этого факела я гашу и жизнь Гейдельберга!

Наступил мрак. Гашение факелов послужило сигналом к выступлению. Толпа двинулась и вскоре очутилась на дороге, ведущей к Неккарштейнаху. Восходящее солнце удивленно освещало это странное шествие. То было какое-то смешение мужчин, собак, рапир, трубок, топоров, женщин, лошадей и экипажей. Бледнолицые, сонные, растрепанные студенты уносили с собой самые дорогие и необходимые предметы: бутыли с водкой, узелки белья, не было только книг. Это была не то эмиграция, не то переселение. Но как бы тайно ни было организовано бегство, все же оно не укрылось от наблюдательных гостиничных слуг и некоторых встававших рано торговцев. Результатом чего в хвосте шествия обнаружилась целая вереница ручных тележек, переполненных хлебом, мясом, винами и прочей провизией. Трихтер, который шел впереди всех, обернулся, узнал знакомого содержателя питейного заведения и довольно улыбнулся себе под нос.

– Вот ведь коммерсанты! – воскликнул он самым небрежным тоном.

Но минуту спустя он уже оставил, неизвестно под каким предлогом, иноходца, на которого уселась Шарлотта, пропустил мимо себя всю толпу, подошел к трактирщику, велел налить стакан можжевеловой водки, опрокинул его и лишь затем пустился догонять свою возлюбленную.

В Неккарштейнахе студенты остановились немного передохнуть. Они ужасно проголодались, и съестных припасов, захваченных из Гейдельберга, хватило только заморить червячка. У трактирщиков в Неккарштейнахе было съедено все до последнего цыпленка и выпито все до последней бутылки. Подкрепившись таким образом, студенты продолжили путь. Они шли еще часа четыре и, наконец, оказались на перекрестке.

– Вот так штука! – сказал Трихтер. – Дорога-то разветвляется. Куда теперь идти, направо или налево?

В ту же минуту вдали послышался конский топот. На дороге слева показалось быстро приближавшееся облако пыли, а через секунду можно было различить и всадника: то был Самуил.

– Виват! – взревела толпа.

– Куда теперь идти? – спросил Трихтер.

– Следуйте за мной, – приказал Самуил.

XLIII Тайны одной ночи и одной души

Чем же занимался Самуил после того, как уехал из Гейдельберга? Накануне вечером, около семи часов, он вернулся в Ландек, так что у него еще оставалось время зайти к Гретхен. Не прошло и пяти минут после его ухода, как Гретхен пригнала домой стадо коз. Сегодня она вернулась раньше обычного, не дожидаясь наступления ночи. Девушка с самого утра чувствовала какое-то необъяснимое недомогание, из-за которого она лишилась сна и аппетита. Весь день ее мучила лихорадка. Она чувствовала и непонятное возбуждение, и разбитость. Подоив и закрыв коз на ночь, девушка направилась было в хижину, но вскоре опять вышла на улицу.

Эта знойная июльская ночь вызывала томительную истому; стояла невыносимая духота, не было ни малейшего ветерка. Только слышалось неумолчное стрекотание кузнечиков. Гретхен ощущала какую-то странную сухость во рту: внутри у нее все жгло, но ей не хотелось пить. Она была страшно утомлена и изнурена, но ей не хотелось спать. Во всей природе была разлита какая-то таинственная, сладострастная нега. В гнездах постепенно смолкало любовное чириканье птиц. Голова кружилась от дурманящего аромата трав. Сквозь прозрачную дымку виднелась мягкая синева небес.

Гретхен хотела вернуться домой, но не могла пошевелиться, она сидела на траве как зачарованная, обхватив руками колени, ничего не замечая, ни о чем не думая, устремив неподвижный взор в звездную даль. Она страшно страдала и не понимала почему. Ей хотелось рыдать: казалось, что рыдания облегчат ее муки. Она пробовала заплакать, но слез не было. Наконец, после отчаянных усилий она почувствовала, как слезы увлажнили ее сухие воспаленные глаза. Удивительнее всего казалось то, что она не могла отогнать назойливые мысли о Готлибе, об этом молодом пахаре, который сватался к ней в прошлом году. Отчего ей было и сладко, и больно думать о нем теперь, хотя до сих пор она была к нему совершенно равнодушна?