Ущелье дьявола

– В самом деле, вы, кажется, правы, папа! – воскликнула она. – Я совсем рехнулась. Как можно до такой степени трусить! Как могла я поверить, что Самуил пройдет сквозь стену? Нет, конечно, он не придет. Он просто сказал это, чтобы поразить мое воображение, чтобы убедить меня в том, что он всегда тут, рядом со мной, чтобы я постоянно ощущала его около себя, чем бы я ни занималась, вообще для того, чтобы я каждую минуту думала о нем. Он, разумеется, рассчитывал на то, что я никогда не позову его, а теперь вся его ложь и вскрылась! О боже, как я рада! Благодарю вас, папа, за то, что вы меня надоумили!

– Ты доброе и чистое создание, дитя мое, – сказал тронутый барон, взяв ее за руки. – Если я, сам того не желая, обидел тебя, прости меня.

– О, папа!..

В эту минуту слуги, которых Христина посылала за Юлиусом, вернулись и сказали, что они обошли весь лес, но нигде его не встретили.

– А в котором часу Юлиус обычно возвращается с охоты? – спросил барон.

– К вечеру, часов около шести, – ответила Христина.

– Значит, надо ждать еще два или три часа, – сказал барон. – Придется потерять целый день… Жаль… Но ничего не поделаешь. Дай мне, пожалуйста, бумагу, перо и чернила. Мне надо кое-что написать. Как только Юлиус вернется, сейчас же дай мне знать.

Христина проводила барона в библиотеку Юлиуса, а сама ушла. Начало уже смеркаться, а Юлиуса по-прежнему не было. Барон направился в комнату Христины и устроился там с бумагами. Вдруг она испустила пронзительный крик. Одно из стенных украшений повернулось, за ним открылся проход, и появился Самуил Гельб. В первую минуту Самуил увидел только белое платье Христины и не заметил барона, сидевшего в тени. Он подошел к Христине и поприветствовал ее с холодной учтивостью.

– Извините меня, сударыня: я не мог явиться раньше и, вероятно, сильно опоздал. Я был в Гейдельберге. Вернувшись в Ландек, я по положению сигнального звонка увидел, что вы меня звали, и вот я явился. Чем я могу быть вам полезным? Но прежде всего позвольте поблагодарить вас за то, что обратились ко мне.

– Вас вызвала не Христина, а я! – сказал барон, поднимаясь с места.

Самуил не мог скрыть изумления. Но силой воли он подавил эмоции.

– Барон Гермелинфельд! Великолепно. Имею честь приветствовать вас, господин барон. – Потом, повернувшись к Христине, он сказал: – Так вы затеяли со мной игру, сударыня? – Он горько усмехнулся. – Расставили мне ловушку? Хорошо, пусть будет так! Увидим, кто в нее попадется – волк или охотник.

– Вы еще смеете угрожать? – негодующе вскрикнул барон.

– А почему нет? Тем более что прежде можно было сказать, что я злоупотребляю своей силой против ее слабости – мужчина против женщины! Но теперь против меня вы оба. Примите в расчет и то, что я оставил графиню в покое и решительно ничем не раздражал ее. Спрашивается, кто же нарушил перемирие – я или она? Кто возобновил войну? И вот я считаю, что у меня теперь вполне развязаны руки. Я благодарен вам за этот вызов.

Христина бросила на барона взгляд, в котором читалось: «Ведь я же вас предупреждала».

– Милостивый государь, – проговорил барон Гермелинфельд сурово, – до сих пор я был с вами снисходителен, но теперь я уже не прошу более: я приказываю.

– А, – отозвался Самуил, – и что же вы приказываете? И почему вы приказываете мне?

– Узнаете ли вы вот это, милостивый государь? – спросил барон, показывая Самуилу платиновую бутылочку, которую ему передала Гретхен.

– Эту бутылочку? Узнаю ли я ее? Да и нет. Не знаю… может быть.

– Милостивый государь, строго говоря, я обязан немедленно донести о совершенном вами преступлении. Вы понимаете, что меня останавливает. Но если вы не избавите раз и навсегда мою дочь от ваших чудовищных угроз, если вы не исчезнете из ее жизни и из ее мыслей, то, клянусь Богом, я отложу в сторону всякое снисхождение к вам и воспользуюсь страшной тайной, которую знаю. Вы не верите в божественное правосудие, но я заставлю вас поверить в правосудие людское!

Самуил скрестил руки и с издевкой сказал:

– А, вот как! Вы это сделаете? Ей-богу, мне хотелось бы посмотреть на это. Вы обещаете, что заговорите? Ну что ж, тогда я тоже заговорю! Вы думаете, что мне нечего сказать? О, вы ошибаетесь! Обмен речей между обвинителем и обвиняемым обещает быть весьма поучительным. А мне есть что сказать, слышите? Обвиняйте же меня, и ручаюсь вам, что я ничего не буду отрицать. Совсем напротив.

– О, какой гнусный цинизм! – воскликнул ошеломленный барон.

– Вы на меня нападаете, а я защищаюсь. Разве я виноват, что наши силы не равны? Разве я виноват, что вы рискуете всем, а мне нечего терять? Разве моя вина, что я не рискую ни именем, ни семьей, ни богатством, ни репутацией, ни положением, а вы, наоборот, рискуете всем? Вы добиваетесь дуэли между нами. Так разве я виноват, что вы даете мне простор для нападения, а я тонок, как острие бритвы? Что же мне еще остается сказать вам? Только одно: господин барон, извольте стрелять первым.

Барон Гермелинфельд с минуту молчал, смущенный такой дерзостью. Овладев, наконец, собой, он произнес: