Утерянная Книга В.

Через минуту один стаканчик опрокинется и упадет со стойки, потом эти трое выйдут на улицу, сядут в такси и разъедутся в разные стороны, но сейчас они с братьями чокаются (дзынь, дзынь!) и кивают головами в такт.

Сузы. Вниз

Птица совершенна и распознаёт ароматы сумаха, кардамона и кунжута. Когда Эсфирь выпускает ее во внутреннем дворе, птица тут же улетает и скрывается за стеной. Эсфирь верит ей, как верит самой себе. Птица и есть в каком-то смысле ее частичка. Она отыщет мать Надава и заговорит с ней голосом Эсфири. Стража следит за царицей, но не больше, чем обычно; вопросов они не задают. Когда птица благополучно скрывается за стеной, Эсфирь ликует так сильно, что готова лечь на камни и петь. Как будто выпустила птицу из собственной груди.

Той же ночью она находит у себя на подушке птичьи косточки, выскобленные до белизны. Она знает их как свои пять пальцев, знает, что они принадлежат той самой птице, а не какой-нибудь другой. Рядом с ними лежит миниатюрный скипетр – приглашение на пир в царских покоях.

Неудивительно, что следующим вечером на пиру советник сидит с ней рядом. Он сразу переходит к делу. «Пряности в лагере давным-давно запрещены, – говорит советник вместо приветствия, помешивая пальцем вино в бокале. – У твоей несчастной птички не было ни единого шанса».

Эсфирь не отрывает взгляда от тарелки, избегая смотреть на переливающиеся одежды советника и его жуткую беззубую улыбку.

– А евнух твой? Трус. Слабак. Всегда таким был. Впрочем, ты ведь это знала. – Советник произносит слова медленно, как будто говорит с ребенком. – Он к поселению и подойти-то не посмел, что он там мог понять.

Эсфирь представляет, как душит советника его же золоченым воротником. Может, и получилось бы, если снова обратиться великаншей. Но вряд ли у нее когда-нибудь снова хватит сил. А если и получится, не навредит ли это Дарию, если он увидит ее в таком обличии? А ребенок у нее внутри, что будет с ним? И все же она почти физически чувствует, как ее гигантские руки сжимают шею советника. Ясно видит, какого цвета станет его кожа: ярко-красной, прямо как запрещенный им сумах.

Эсфирь поднимает взгляд.

– Как вы ее поймали?

– Ваше величество, неужели вы и впрямь думали, что они вас послушают? Вы настолько тщеславны? Даже теперь? – В уголках рта у него блестит слюна. – Вы ведь знаете, что они тоже трусливы. Как и вы с попытками обмануть судьбу. Вашу, их. Одна только птичка и была смелой. Видели бы вы, как она слетела прямо ко мне в протянутую руку с пряностями. Ах, как благоухала моя кожа!

Рука ложится на бедро Эсфири. На мгновение задерживается там, потом пальцы начинают двигаться, раздвигая края одежды. Царь встает, чтобы сказать речь, и советник поворачивает голову в его сторону, но пальцы остаются, где были, и идут дальше. Эсфирь сильно сжимает ноги, глядя, как дергается рот у царя. Он садится на место, и советник смелеет. Смотрит на Эсфирь, обращаясь к ней, пальцы с силой ввинчиваются между ее бедер, пока второй рукой он подносит ко рту кусок мяса.

– Я свернул ей шею, – говорит советник. – Это очень просто. Не сложней, собственно, чем казнить царицу.

И наклоняется ближе.

– Кстати, царь очень жалеет о той казни. Сама знаешь, не дура. Ему никто не нужен, кроме Вашти.

Знала ли Эсфирь об этом? Она не может понять. Да и какая теперь разница. Она сжимает ноги сильнее, пытаясь заставить советника убрать руку, но держать напряженной одну часть тела очень сложно, особенно когда другие части (например, лицо) должны изображать непринужденность и веселье. Вообще-то, как выясняет Эсфирь, это практически невозможно. И лицо держать важнее – его выражение или защищает, или выдает с головой. Пальцы советника достигают цели.

– Как тебе известно, – продолжает советник, – назад хода нет. Царицу надлежало убить. И птицу надлежало убить. Не пойму только, как ты ее оживила. Твой народ (в нос Эсфири бьет его дыхание с запахом мяса) верит, что Бог один. Они настаивают на этом даже под пытками. Перед лицом смерти. Помоему, это единственное, в чем они храбры. Наверное, поэтому и не уходят, – видимо, ждут помощи свыше.

На мгновение пальцы ослабляют хватку, потом вновь оживают.

– Но все это не имеет отношения к тому, что я хочу знать, а именно: как, будучи одной из них, ты осмелилась взять на себя роль Бога.

Эсфирь отвечает с усилием:

– Я ничего на себя не брала.

– Птица, – выдыхает советник. – Ты создала птицу.

– Птица уже была птицей.

– Неужели? Я хочу знать, как ты это делаешь.

– Это невозможно.

– А ведь Дарий-то подрастает…

– При чем здесь Дарий?

– Он уже ходит. Его можно отправить учиться военному делу. Очень далеко отсюда. Отличный выйдет воин. А в один прекрасный день – полководец и царь.

– Я поеду с ним.

Советник усмехается:

– Никуда ты не поедешь! Научи меня.

– Этому нельзя научить, – говорит Эсфирь хрипло, пытаясь не обращать внимания на его руку. Где же великанша? Уж она бы терпеть не стала. – Передается по наследству.