Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

Иные, как Зигмунд Якоб Баумгартен (1706–1757), занимали более стойкую позицию: они настаивали на том, что современные научные открытия никак не противоречат библейскому повествованию и что даже слова писания и литературные особенности каждой книги напрямую вдохновлены Богом. Баумгартен преподавал теологию в университете Галле, основанном вскоре после Тридцатилетней войны так называемыми пиетистами, движением в рамках протестантизма. Пиетизм стал реакцией против жесткой конфессиональной ортодоксии, порожденной Реформацией: вместо догматических тонкостей пиетисты сосредоточились на добрых делах и святой жизни. Ученые из Галле, желая поощрить внеконфессиональное чтение писания, выпустили Biblia Pentapla – пять разных переводов Библии, напечатанных бок о бок, чтобы и лютеране, и кальвинисты, и католики могли читать свою любимую версию, но, если какие-то выражения для них неясны, обращаться к другим. Такой либеральный подход побудил Землера принять более светский взгляд на писание; однако благочестивые пиетисты, придававшие большое значение индивидуальному изучению Библии, были убеждены, что каждое слово в ней содержит в себе, как в зародыше, абсолютную истину и что вдумчивое и благочестивое чтение Библии позволяет пережить опыт священного. Парадоксальным образом это пробудило в Германии глубокий интерес к Библии как к памятнику письменности, сохранившийся и после того, как критическое исследование писания стало в основном светским занятием[1452].

В Англии не возникло ничего похожего на пиетизм; вместо этого рос скепсис относительно библейского текста. В 1745 году Уильям Уистон (1667–1752) опубликовал издание Нового Завета, в котором были опущены все упоминания о Троице и Воплощении. Ирландский деист Джон Толанд попытался заменить Новый Завет древней рукописью, якобы давно утраченным евангелием от святого Варнавы, отрицавшей божественность Христа. Другие доказывали: текст Нового Завета так испорчен, что просто невозможно определить, чему на самом деле учила Библия. Но друг Ньютона Ричард Бентли (1662–1742), применив к Библии новые критические техники, разработанные для анализа греко-римской литературы, доказывал, что путем анализа и сопоставления рукописей вполне возможно восстановить древнейший текст[1453].

Однако большинство английских ученых были более озабочены фактологической, чем текстуальной надежностью Евангелий. Либо рассказы о чудесах Иисуса и о том, что он воскрес, доказывают его божественность – либо их следует отвергнуть как неисторические фантазии. Но, странным образом, никто даже не пытался сравнивать евангельские рассказы с повествованиями нового литературного жанра, который как раз в эти годы бурно развивался в Англии и Франции и завоевывал всенародную любовь. В этих книгах вымышленные истории рассказывались так, словно произошли в действительности – хотя, разумеется, историчными не были. И тем не менее они исследовали глубокие истины о человеке и обществе – и обсуждались вполне серьезно, со все большей критической остротой и проницательностью. Почему было не предположить, что смысл библейских легенд относится к тому же типу, что смысл романов Сэмюэля Ричардсона (1689–1761), Генри Филдинга (1707–1754), а позднее Джейн Остин (1775–1817)?[1454] Разумеется, есть и существенная разница. Библейские истории рассказывают о человеческом опыте в трансцендентном измерении исторических трагедий и бедствий. Романы, напротив, изображали влияние огромных социальных, исторических и политических перемен в Англии и Франции на обычных людей и их повседневную жизнь; это позволяло тонко описать и многосторонне раскрыть характеры вымышленных героев, но в то же время их и ограничивало. Огромная популярность романа показывала, что он сообщал читателям нечто крайне важное о болезненном, радостном, волнующем и часто непонятном переходе в Новое время.