Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

Кроме того, в этом учении совершенно исчезла трансцендентность. Предыдущие экзегеты настаивали: когда мы говорим о Боге – на самом деле не знаем, о чем говорим. Но Дарби совершенно не стесняется: его Бог – попросту «увеличенный» человек, жестокий и мстительный, чьи действия можно предсказать в мельчайших подробностях. Он воплощает в себе гнев и обиду американских «маленьких людей», которые в «обществе равных возможностей» чувствовали себя на обочине жизни. В этом, как ни странно, премиллениаризм перекликался с более утонченными научными и политическими учениями XIX века. Современники Дарби Георг Вильгельм Гегель (1770–1831), Карл Маркс (1818–1883) и Чарлз Дарвин (1809–1882) учили, что развитие есть результат конфликта. Как и Дарби, они делили историю на несколько эпох, а Маркс предвидел впереди утопический финал. Открывая последовательные эпохи развития земной флоры и фауны, остатки которой запечатлелись в палеонтологических находках, некоторые геологи приходили к выводу, что каждая эпоха оканчивалась катастрофой. Современность премиллениаризма проявлялась и в его буквализме, и в демократичности. Нет в Библии никаких скрытых или символических смыслов, доступных лишь элите, у которой имеется досуг и образование для их изучения. Писание означает ровно то, что в нем написано. Тысяча лет – это десять веков, 485 лет – это столько и есть. Говоря об «Израиле», пророки имели в виду не христианскую Церковь, а евреев. А если Откровение предсказывает битву между Иисусом и Сатаной на поле близ Иерусалима – значит, буквально так все и будет[1482]. Премиллениаристское прочтение Библии стало для рядовых христиан еще проще после публикации «Библии Скофилда с примечаниями» (1909), в которой история на диспенсационалистский лад излагалась в обширных сносках под библейским текстом; эта Библия немедленно стала бестселлером.

Писание, форма искусства, изначально требовавшая творческой интерпретации, теперь, чтобы его воспринимали всерьез, должно было стать рациональным, как естественные науки. Но сама наука тоже менялась. Поскольку теории Дарвина были в большой степени гипотетическими, некоторые христиане отметали их как «ненаучные». Они обращались к философу Фрэнсису Бэкону (1561–1626), для которого задача науки состояла только в том, чтобы категоризировать известные феномены и создавать теории, основанные на всем очевидных фактах[1483]. Например, баптистский проповедник XIX века Артур Пирсон хотел, чтобы Библию толковали в «истинно беспристрастном научном духе»:

Мне по душе Библейская Теология, которая… не начинается с гипотез, а затем сплетает факты и философию так, чтобы они отвечали ее догматам; мне нравится бэконианская система, которая сперва собирает учения слова Божьего, а затем пробует вывести из собранных фактов какой-либо общий закон[1484].

Но библейские истины никогда не претендовали на научную доказуемость, так что «естественнонаучный» подход к писанию мог породить лишь карикатуру на рациональный дискурс, ведущую к осмеянию и поруганию религии[1485].

В 1873 году Чарльз Ходж, профессор теологии в семинарии «Новый Свет» в Принстоне, штат Нью-Джерси, первым из богословов напал на дарвиновскую теорию эволюции. В это время очень немногие христиане вполне понимали все следствия дарвиновой гипотезы. По мнению американского либерального теолога Генри Уорда Бичера (1813–1887), Бог присутствовал в естественных процессах, так что эволюцию следовало рассматривать как свидетельство любящей заботы Бога о творении. Однако позже, когда стало ясно, что в процессе естественного отбора бесчисленное множество видов погибло, эволюция утратила благой ореол. Но для бэконианца Ходжа дарвинизм был попросту ненаучен. Ученые, говорил Ходж, так погрузились в изучение природы, что верят теперь только в естественные причины, забывая о фактологичности религиозных истин. Что, если в будущем ученые вовсе перестанут воспринимать Бога как предельное объяснение всего? Тогда, писал он, «религии придется сражаться за свою жизнь против многочисленного класса ученых»[1486]. Но этого бы не произошло, если бы христиане не позволили себе впасть в зависимость от естественнонаучного метода, чуждого традиционной экзегезе.