Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

У журналистов был праздник: фундаменталистов заклеймили как позор нации, врагов науки и свободы, которым нет места в современном мире. Получив жестокую трепку в СМИ, фундаменталисты отступили и сосредоточились на создании «анклава благочестия»: собственные церкви, радиостанции, издательские дома, школы, университеты и библейские колледжи. В конце 1970-х, когда их движение набрало достаточно сил, они начали возвращение в общественную жизнь, задавшись целью обратить нацию. Насмешки прессы оказались контрпродуктивными. До Скоупса эволюция не была для фундаменталистов важным вопросом; даже Чарльз Ходж признавал, что мир существует намного дольше библейских шести тысяч лет. Очень немногие фундаменталисты предавались «креационизму» – теории, утверждающей, что Книга Бытия буквально верна во всех своих деталях. Но после Скоупса несгибаемый библейский буквализм сделался центральной темой фундаменталистской мысли, а креационизм – флагом движения. Нападая на веру, которую считают обскурантистской, критики религии должны понимать, что этим могут лишь подтолкнуть ее в сторону большей радикальности.

Тем не менее американцы остаются весьма религиозной нацией, и их евангелизм по-прежнему основан на буквальном понимании Библии. В Европе история развивалась совсем иначе; о постепенной потере веры у европейцев я, опять-таки, рассказывала в другой книге[1497]. Здесь это был сложный процесс, включавший в себя не только изменение отношения к писанию, но и политические, и общественные перемены. Некоторые европейцы, как британский биолог Томас Гексли (1825–1895), считали научный рационализм новой секулярной религией, требующей обращения и безусловной преданности. Другие, как поэт Мэтью Арнолд (1822–1888), оставляли веру с грустью, не чувствуя ни прометеевского пыла борьбы, ни головокружительного освобождения – слыша лишь «меланхоличный долгий шепот отлива» веры и «вечную ноту грусти» в нем[1498].

Размышляя о сердцах своих современников, немецкий философ Фридрих Ницше (1844–1900) пришел к выводу, что Бог в них уже умер, хоть вполне сознают это очень немногие. В «Веселой науке» (1882) он рассказал историю безумца, который выбежал однажды утром на рыночную площадь с криком: «Я ищу Бога!» Когда скептически настроенные прохожие, давно потерявшие веру, насмешливо спрашивали, что же случилось с Богом, сбежал он или эмигрировал – он отвечал: «Мы убили его – вы и я! Все мы – его убийцы!»[1499] Научная и индустриальная революции побудили людей сосредоточиться на физическом и эмпирическом мире в такой степени, что исчезло понимание и эстетических сторон религии, и ее способности сближать человека с трансцендентным. Смерть Бога, писал Ницше, уже отбросила на Европу свою первую тень. Те немногие, что способны ясно это увидеть, уже поняли, что «некое солнце заходит, и глубокая истина оборачивается сомнением»[1500].

Превратив «Бога» в чисто понятийную истину, постижимую рациональным и научным интеллектом, без ритуала, созерцания и этической преданности, европейцы убили его для себя. Можно сказать, что, активно культивируя работу исключительно левого полушария мозга, они утратили контакт с прозрениями правого. Подобно иудеям-марранам, также полагавшимся на sola ratio, они начали воспринимать религию как нечто натянутое, произвольное и безжизненное, а священные писания как откровенно неправдоподобные. Для Карла Маркса отказ от религии стал проектом – делом будущего, которое освободит человечество от противоречий и несправедливостей капиталистического общества. Он считал себя «Дарвином от социологии» и хотел посвятить Дарвину свой «Капитал» – однако тот, будучи агностиком, но с уважением относясь к религиозной вере, вежливо отказался. Для Ницше, однако, смерть Бога уже произошла. Он отвергал любой взгляд на божественное, пытающийся дать ему причинно-следственные или моральные обоснования, или говорящий о божественном с уверенностью. Теперь лишь вопрос времени, когда из научной цивилизации Запада окончательно исчезнет «Бог». Втискивая священное в чуждый ему рациональный образ мысли, читая свои писания как фактическую истину, европейцы сделали свою религию неисполнимой. В Америке, как мы уже видели, буквальное прочтение писания породило напряженное ожидание Конца света, очень далекое от рациональности отцов-основателей, фактически граничащее с безумием.

Ницше был убежден, что, если на место «Бога» не встанет какой-то новый абсолют, западная научная цивилизация обречена. Нет Бога – значит, нет упорядочивающего принципа. «Куда теперь движется земля? – спрашивал безумец. – Не блуждаем ли мы среди бесконечного Ничто?»[1501] Столетие, начавшееся в Европе с ньютоновской определенности и убежденности в безграничных возможностях человека, заканчивалось ощущением подступающего безымянного ужаса.