Утренняя звезда

В эту минуту их окликнул Нанаш, звал поближе к костру.

У костра стоял улыбающийся Тембот. Сослан бросился к нему, и они молча обнялись.

Когда все расселись вокруг огня, Нанаш сказал:

— Все мы устали, друзья, все проголодались, поэтому давайте-ка сначала поедим. Я позаботился о барашке.

Пока Нанаш резал зажаренного барашка, Тембот, с любовью поглядывая на Сослана, говорил:

— Вот и приехал в родные края наш друг Сослан. Много довелось повидать ему за эти годы, встречался он с замечательными людьми — товарищем Серго Орджоникидзе и товарищем Кировым. И между прочим, друзья, уж если так случилось, что Нанаш позаботился о барашке, то разрешите по обычаю преподнести половину головы барашка самому дорогому гостю{35}.

И Тембот подал знак Нанашу.

— Просим!.. Просим!.. — раздались голоса.

Сослан встал, благодарно оглядывая каждого.

— Дорогие мои, спасибо за честь, которую вы мне оказываете. Но я не могу не сказать, что сердце мое стало биться для народа с того дня, как наш Тембот с балкона университета в Петербурге спел «Интернационал». Как бы ни стремился я быть полезным в борьбе за наше общее дело, ничего бы не сделал, если бы на моем пути не встретились такие замечательные люди, как Тембот и Нанаш. Поэтому разрешите передать эту голову, по достоинству, им, — и он положил полголовы барашка перед Темботом и Нанашем. — А теперь расскажу вам о том, что видел.

Долго и подробно Сослан рассказывал в темнеющем лесу о революционном движении в России, о многочисленных митингах, о стачках, о событиях на фронте и о том, как характеризует империалистическую войну Владимир Ильич Ленин.

Закончил свой рассказ Сослан так:

— Необходимо, друзья, усилить работу среди населения. Надо поднимать народ на борьбу за свержение царя и за превращение этой захватнической войны в войну гражданскую! О конкретных задачах мы и поговорим особо. А теперь мне не терпится узнать, что делается тут у нас, в родном нашем Карачае.

Алауган рассказал, что народ в его ауле бедствует из-за непосильных военных налогов, сейчас стали отбирать даже последних лошадей и быков.

— Эта проклятая война, — подтвердил Нанаш, — окончательно доконала народ. Недавно в соседнем ауле люди расправились с приставом, который объявил о новых налогах. Лопнуло терпение у народа. Многие теперь поняли, что царь ради своей выгоды поставил под пули тысячи и тысячи чужих сыновей и отцов. Поэтому солдаты бегут с фронта.

— Разреши мне сказать два слова, — не вытерпел Алауган. — Я думаю, — пора заставить царя распрощаться с троном, и чем скорее, тем лучше. Для этого дела, мне кажется, могут пригодиться и мои силы, и вот эти руки, — и Алауган поднял вверх свои большие руки.

— Ты правильно говоришь, Алауган, руки твои действительно золотые. Они будут очень нужны революции, — подтвердил Тембот.

Раздался треск веток, и у костра появился всадник. Все повскакали с мест, но тут же успокоились, узнав в нём сына Джакджак Джашарбека, любимца аула.

Джашарбек, с трудом переводя дыхание, заговорил:

— Добай разослал всюду всадников, ищут Сослана и других товарищей! На столбе висит объявление: «Тысячу рублей получит тот, кто укажет местонахождение Сослана Албатова». Я скакал сюда, запутывая следы. Нужно всем быстро разойтись!

— Ну, что же, друзья, мне пора, — сказал Сослан, поднимаясь. — Жаль, что так недолго побыли мы вместе. Я еду на рудник. Оттуда товарищи обещали доставить меня в Пашинск, где я должен встретиться с черкесскими товарищами, потом поеду в Адыгею.

Тембот подвел Сослану коня и сказал:

— Не медли, друг, садись на коня и скачи. Тебя проводит Алауган, он сильный человек. Ведь кто знает, что может встретиться на пути!..

ГЛАВА 3

1

Командир Кавказской туземной{36} конной дивизии в раздражении ходил взад-вперед по комнате, время от времени вглядываясь в портрет императора Николая Второго, и генералу казалось, что глаза на портрете неотрывно следят за ним.

«Но в чем же моя вина?! Вот и портрет твой я не снял, как это сделали другие, предавшие тебя! Скажи же, что я должен сделать? Что предпринять?! Теперь не только русские мужики, но и дикие горцы взбунтовались. Людей не пугают даже виселицы! Армия заражена чумой!.. Чем, чем могу я вытравить эту чуму?!»

Генерал застыл перед портретом, сверля его взглядом, и вдруг почувствовал, что глаза самодержца одобряюще потеплели.

— Нет… слава богу, он доверяет мне! Я знаю, что надо делать! Беспощадно расправляться с бунтовщиками! Каленым железом выжечь их мятежный дух!.. — сказал себе генерал и снова стал ходить из угла в угол по комнате.

Пушечные выстрелы доносились до здания, где расположился штаб дивизии.

«Так… значит, не удается сдержать натиск врага, — снова закипел злобой генерал. — Странно, ведь до самого последнего времени солдаты моей дивизии отличались особой храбростью, из всех боев, самых трудных выходили с победой. Вот они, эти победы! — мои кресты и медали. Так что же случилось, черт возьми?! Что сделалось с моими солдатами? Ну, положим, свергли царя, но ведь осталась же власть, ведь есть князь Львов и Керенский!..» — с досадой думал генерал.