Утро седьмого дня

Например, они всё время что-то делают со своей шерстью, и без того весьма странно растущей, чтобы она стала ещё страннее. Затем, они постоянно меняют свои разноцветные шкурки, даже, бывает, по несколько раз в день, как будто хотят, чтобы их не узнали. Хотят утаиться от кого-то. Смешные! Как будто не понимают: меняется только их обличье, а запах-то остаётся! Ева ещё к тому же каждый день рисует что-то яркими красками на своей мордочке.

Да. Ещё того удивительнее их времяпрепровождение вечером. К примеру, они любят сидеть и пялиться в плоский и непонятный предмет, отдалённо напоминающий окно. Они глядят туда с необъяснимо азартным вниманием, как будто там что-то происходит. А там ничего нет (я заглядывала), кроме блестящей непрозрачной поверхности, на которой всё время вспыхивают и гаснут разноцветные пятна. Им, Адаму и Еве, вероятно, мерещатся в этом мельтешении настоящие предметы и существа, потому что Адам при этом иногда кричит, иногда хохочет, а Ева даже может и всплакнуть.

Причём заметь: совсем возле — подлинное, непридуманное окно, а за ним — качающиеся деревья, птицы прыгают по веткам; внизу по земле пробегает всякая мелкая живность… Там так много интересного, постоянно меняющегося, и всё настоящее, живое. А они торчат, не отрываясь, перед своим окошком-дыркой и лишь изредка подходят к окну реальному, почти не смотрят в него.

Не правда ли, странно? Почему их всё время волнуют какие-то выдумки и не интересует реальный мир?

Рядом — всё такое живое, а они занимаются тем, чего нет.

Скажи мне честно: твои такие же? Поделись впечатлениями, и подумаем над этой загадкой вместе.

Впрочем, не спорю: они — тёплые и, в общем-то, приятные создания.

Да, кстати, чуть не забыла. Тебе будет интересно. Тот большой рыжий парень, который (помнишь, ты рассказывала) пел по ночам у твоего окошка, сегодня забрёл на наш двор. Я видела своими глазами: он шёл деловой походкой в направлении той загородки, за которую мои Адам и Ева уносят всякие съедобные и несъедобные вещи (кстати, зачем? тоже вопрос; видимо, это что-то из области благотворительности). У него ободрано ухо и всклокочена шерсть на левом боку — видимо, он дрался с кем-то. Уж не с тем ли полосатым здоровяком и не из-за тебя ли?

Кроме того, я своими ушами слышала, что…»

Ну дальше неинтересно: про стрижку когтей и кошачьи пилюли.

Пока я читал это электронное послание, Матрёна тихонько подошла сзади, подумала с полминуты и запрыгнула ко мне на колени. Как ни в чём не бывало улеглась, поворочалась, уткнулась холодным носом в мой локоть и замурлыкала.

Она мне мешает работать, но я не могу её прогнать. Интересно почему?

И ещё интересно: почему мы даём имена всем без исключения домашним животным? А некоторым, например кошкам, зачастую именно человеческие имена?

Впрочем, я в детстве был знаком с поросёнком Костей, бычком Борей, попугайчиком Фёдором.

А у моей мамы был любимый кот Урсик. Это имя тоже можно трактовать как человеческое и даже христианское: есть такой святой Урс (что значит медведь), и даже не один.

Так вот, этот мамин Урсик пришёл к ней сам по себе. Как раз в ту квартиру номер три, что в доме шестьдесят по Бассейной, или Некрасова. Мама была девочка лет пятнадцати. Пришёл с чёрного хода. Тогда во всех больших питерских домах имелись парадные лестницы и хозяйственные, так называемые чёрные. И в квартиру можно было попасть не только с парадного, но и с чёрного хода — на кухню. Наша квартира уже давно была коммунальной и на кухне всё время толклись разные домохозяйки. Одна такая домохозяйка (кстати, жена профессора Зильбера, брата известного писателя Вениамина Каверина, который тоже Зильбер) что-то такое варила, или парила, или шинковала на кухне.

Дело под вечер. Тихо. Вдруг — лёгкий, как будто неуверенный стук в дверь, в ту, что на чёрную лестницу. Нина Ивановна (которая жена Зильбера), удивляясь, пошла открывать. Двери в те времена были добротные, толстые и — наследие беспокойных революционных времён — запирались не только на замки, но и на всякие скобяные изделия: задвижки, крюки и так далее. Вот Нина Ивановна отмыкает крюк, отодвигает задвижку, отворяет дверь — а за ней никого. Тёмная пахучая пропасть чёрной лестницы. «Послышалось», — думает жена профессора, замыкает дверь и отправляется шинковать дальше. Только берётся за нож или за что там — за сечку, — опять тихий стук, малость поувереннее. Чертыхаясь, она снова плетётся к двери, отмыкает — и видит: никого. Но не совсем. Внизу, у порога, сидит статный красавец кот в чёрном сюртуке с белой манишкой и глядит на неё снизу вверх большими круглыми глазами.

Пока Нина Ивановна думала, что ей делать, кот встал на четыре лапы, поднял хвост и, вежливо лавируя меж её шлёпанцев, проследовал на кухню. А затем уверенно двинулся в коридор и далее, в сторону нашей комнаты, бывшей столовой. Оттуда по каким-то делам вышла девочка — моя мама. Кот направился прямо к ней. И стал Урсиком.