Утро седьмого дня

Однако не будем философствовать и всё усложнять. Просто тут тоже небезынтересная история, которую как раз можно вспомнить, пока мы едем от Никольского собора в сторону Васильевского острова.

Там, на Васильевском острове, — здание Двенадцати коллегий. И в этом здании, в его длиннющем коридоре, осенью, кажется, 1951 года появился худенький темноглазый юноша, отдалённо похожий на Владимира Лозина-Лозинского. Правда, тогда никто во всём университетском здании не знал и не помнил ни про какого Лозинского. А юноша шёл лёгкой походкой по бесконечному коридору, вертел головой, с любопытством разглядывая шкафы с книгами, боковые двери и портреты знаменитых универсантов. Где-то в толпе, вечно снующей по этой дороге знаний, пробежала мимо него девушка лет девятнадцати, каштановолосая, стройненькая… Не знаю, обратил ли он на неё внимание. Он шёл, собственно, на занятие студенческого хора. Пришёл. А когда все собрались петь и хормейстер, всему университету и миру известный Гриша Сандлер, уже взмахнул рукой, отворилась белая дверь, и в зал вбежала девушка — та самая. Её задержали по каким-то делам в деканате, и она чуть не опоздала…

Это я фантазирую. Не знаю, где и в какие часы занимался Сандлер со своим хором. И деканат филфака находился, конечно, не в здании Двенадцати коллегий. Однако факт, что моя мама и мой отец познакомились в студенческом хоре Сандлера. И было это давным-давно, а впрочем, совсем недавно: примерно семьдесят лет назад.

Да. Мой отец, неведомо как выжив без родных и близких в разрушенной, взорванной, изничтоженной Варшаве, пройдя распределитель для беспризорников и детский дом, попав в приёмную семью, окончив потом школу, был направлен учиться за государственный счёт в Ленинградский университет. Вообще-то, по маминым рассказам, он мечтал стать ксёндзом, но коммунистическое государство не нуждалось в ксёндзах, а нуждалось в преподавателях марксистской философии. И моего отца направили в Ленинград на философский факультет.

Спасибо коммунистической власти. Если бы мой отец осуществил мечту и стал священником, то меня не было бы на свете. Католическим попам не положено жениться, да и направления в Ленинград не было бы.

Из крушения мечты возникла новая жизнь.

Ну, не сразу, конечно, возникла.

Они познакомились, подружились, пели в хоре, ездили на гастроли (хор Сандлера много гастролировал в свободное от учёбы время). Так они общались довольно долго и в конце концов поженились.

Вот фотография (чего только не найдётся в моём волшебном кармане!). Он и она то ли перед женитьбой, то ли вскоре после. Андрей и Вера. Где-то на фоне гор, кажется в Закарпатье. Или в Крыму. Они туда ездили, наверно, типа как в свадебное путешествие. Молодые, светлые и счастливые. Даже какая-то большая белая собака сидит у ног и преданно в глаза смотрит. Приблудилась, наверное. Пёс Прехтигиар.

Вот так и живите дальше, в счастье, всю долгую жизнь, и отправьтесь туда, в горы, по дороге в вечный мир, рука об руку, в один день и час! И пёсик за вами следом.

Но получилось немножко по-другому.

Беда с этим счастьем. Не даётся оно Адаму и Еве. Андрею и Вере.

Ну вот, они поженились. А ему, моему отцу, Анджею (Андрею в русской версии), надо возвращаться в Польшу. Его же послали учиться за казённый счёт, и теперь следовало вернуться и работать, преподавать чего-то там такое философское, по распределению. А был закон в советской стране, что жить можно либо тут, либо там. То есть нельзя ездить туда-сюда и существовать на две страны. Если женился на иностранке — так пусть она тут прописывается или же проваливайте оба за границу. То же если вышла за иностранца замуж. Либо там, либо тут. Нет, конечно, можно и так: он тут, а она там. Или наоборот. Но видеться вы будете нечасто, так как для пересечения границы потребна виза. А визу нужно ещё получить, пройдя все длинные формальности. И срок её ограничен. Кажется, не свыше трёх месяцев и не чаще чем раз в два года. Это я точно не помню. Но ограничения были.

То есть, чтобы жить вместе, нужно выбирать, с какой стороны рвать все связи: со стороны мужа или со стороны жены. Потому что получить визу для поездки к родственникам ещё труднее, а срок ещё меньше. И не только никакого интернета, но и телефонной связи с заграницей практически не было. Пишите письма.

Возможно, Андрей, у которого родных и близких осталось после войны немного, и согласился бы порвать с оставшимися и переехать в СССР. Но он был обязан отрабатывать в Польше свою учёбу. И потом, где им, Андрею и Вере, собственно, тут жить? В большой, пыльной, освоенной тараканами коммунальной квартире номер три, в доме шестьдесят по улице Некрасова, где у нашего семейства осталось две комнаты: большущая столовая и узкий тёмный бывший будуар? Ну можно, конечно… Любовь, она, говорят, всё преодолевает…