«Уцелевший» и другие повести

– Тебя! – крикнул парень и, развернувшись, рванул жестко и не в шутку, как на охоте, к толпе. Девка от него, было, утечь хотела, да куда ей: высмотрел тут же, налетел сзади, обхватил да покрутил еще вокруг себя от силы лишней. Девка раскраснелась; сама взяла его за руку, да в конец змеи встали, а парень, что с ней до того стоял, гореть начал.

– Пойдем и мы с тобой… – моя меня за руку тянет. Встали в конец.

Да, непростые у них горелки… Были и те, кто друг друга поймают, а потом не набратно становятся, а, обнявшись да целуясь и спотыкаясь, все больше к кустам да к лесу утягивались. А один – рыжий такой, большой – чуть не полчаса водил: все девки от него бегали. Ну, и я пару раз сбегал: что же, как все.

Долго в паре с какой-то стоял – она меня будто и не замечала вовсе. Ну, я на нее пару раз тоже скосился и бросил. Заскучал. Тут кто-то по спине постучал легонечко.

– Ты папоротник уже видел? Ну, цветок его видал? – парень какой-то конопатый сзади спрашивает, неспокойный какой-то.

– Какой папоротник? – спрашиваю.

– Не видал что ли, правда? – это моя откликнулась неожиданно.

– Все, я с тобой пойду! А то в этом году некому со мной. Пойдем, пойдем, я уже все приготовил! – девку свою бросил, меня потянул.

К лесу вдвоем с ним по траве идем. Подготовился он хорошо: дубину в кустах заготовил, бутыль порядочную и нож большой. Зачем нож – не сказал, а из бутыли сам отхлебывал и мне давал. Не понял я, что там было.

– Березовица это, – говорит, а сам вперед идет.

– А? – спрашиваю.

– Березовица. Соку березовому забродить даем да храним его потом в бочках открытых. Коль бочка открытая, он долго в ней сохраняется.

– Не пробовал такого… – говорю. Эх, как же они ее делают-то: чую, иду, а уж водит меня хорошо. Смеяться глупо начал. А лес-то у них здесь густой… Ну, и упал пару раз в мох об корнюшки – и ничего. Как в лес вошли, он оборачиваться мне запретил, а то не будет удачи. А мне смешно!

– У вас что ж, в твоей родине, огнецвет не ищут?

Хотел я, было, ему что-то ответить, да пока думал, забыл.

– Ладно, ты не боись, – говорит. Странный он, я и не боюсь вовсе. – А, может, мне и вправду повезет? Я прямо чую, что повезет! – обернулся на меня, довольный.

Я ничего не отвечаю. Бутылку-то я несу. Ну, и отхлебываю по чуть-чуть. Что-то я уже совсем хмельной стал.

– Язык животных понимать станешь, коль огнецвет сорвешь. И сквозь землю видеть будешь. Или невидимым станешь. Разное говорят… Или еще тоже, что любовь зародить сможешь в том сердце, в каком захочешь… – Как-то у него при этих словах голос будто изменился. – Разное, в общем, говорят…

Молча идем.

– Ты, это, как цветок-то увидим, его не трогай: ты нездешний, мало ли чего. Я уж сам. Я уже давно хочу… – Обернулся, на меня смотрит.

– Да я не против, мне-то что… – говорю.

Он и обрадовался.

– Мы его как увидим, я себе прям вот так! – и ножом себе по руке показывает. – Потом цветок туда прямо вложу, и у меня вмиг все зарастет! – радуется, и хмель его не берет. А меня берет. Водит меня уже порядочно, соображаю уже урывками. Иду просто за ним, след в след, будто зимой.

– Долго еще?

– Так мы уже почти пришли. Ты разве не видишь? – обернулся.

– Ты не оборачивайся. Сам же говорил.

– А, да, да! – руками замахал, заплевал.

И правда: по сторонам оглядываюсь – вокруг одни хвощи. И идем по хвощам: больше уж негде, тропку уж совсем не видать.

– Видал такое? – он рукой на сторону показал.

Сразу я не увидел, а потом увидел: деревья огромные, стволы толстые, а хвощи и под ними, и стволы им облепили, и на ветки забрались. А деревьям, вроде, и нравится.

– Чуешь, как тут тепло и сыро? Взмок аж весь… – рубашку прилипшую от спины отодрал. – Да, сейчас почуял. – Всегда тут так. Место тут особое. Вон и полянка наша. И Царь-трава вон он…

Хорошая полянка. Хвощи на ней будто сами хоровод танцуют. В середине один – такой мощный, что больше на дерево похож, – а остальные его окружили и коло вкруг него водят.

Подбираемся на цыпочках, будто Царь-трава еще боле сейчас стволом своим чешуйчатым над нами подымется-нависнет да ветвями-лапами своими и схватит.

Ничего, не схватил, подошли поближе. Запах от него такой, что аж качает.

– В середку ему смотри, в середку! Сейчас должно начаться!

Сам конопатый понагнулся и Царю-траве в корневище зырит, силится. И нож наизготовку держит.

Постояли так порядком. Скучно мне стало, по сторонам стал смотреть.

– Вон, вон, гляди, начинается!

В сердцевине у папоротника будто огонек какой появился. То появится, то погаснет.

– Светлячки? – спрашиваю.

– Да какие светлячки! – на меня досадливо рукой махнул, изготовился, пальцами на ноже перебирает, потрясывает его аж, как кобеля на охоте.

Вместо светлячка того почка светящаяся появилась. Дрожит, подрагивает, красным на глазах наливается, как одинокий яркий уголек в печке, сама растет быстро и пугается. То прямо на глазах взрастает, то скукожится чуть. Как у мака коробочка, только мягкая и будто живая. Ох, большая какая стала – чуть ли не с голову. Мне становится страшно. Я стою, качаюсь и не знаю, что делать. Вот она еще, и еще, и… Б-ба-ах! – разорвалась!