«Уцелевший» и другие повести

Я тож выпил. Змей оглянулся на нас воровато, понагнулся к столику да свое начал пожирать, сразу тремя головами. Чавк встал порядочный. Передернуло меня.

– А что, Иван, наверху там творится, что нового? – изысканно Забава кушает, на меня взглядывает. Вижу – сама все знает, для виду спрашивает.

– Да так же всё, по-старому, потихонечку, – отвечаю ей, закусываю.

– А я ведь тут с Горушкой уж двенадцать лет вместе… – Точно, знает все, что там, наверху. Змей, поди, летает хоть иногда да ей рассказывает. А то, может, и сама как тайком выбирается. Ибо про себя ей надобность есть рассказать, видимо. Живому человеку хоть пожалиться хочет. – Похитил он меня тогда с теремов-то княжеских, золоченых, да заодно князьков кучу, да бояр, да богатырей, что помельче, в полон прихватил… Да огнем еще там пожег, что смог, да, Горушка? – повернулась, зазывает. – Только полон Горушка потом распустил: кормить нечем. Али лень, да, ненаглядный? – злоба какая-то на Забаву накатила.

– Дык я ведь это, Забавушка… – Все три пасти набиты, понагнутый хребет гребнями треугольными кверху топорщится, хвост со стрелкой на конце, вкруг ножек подогнут – говорит непонятно.

– Свиреп он был тогда. Больно уж его Красно Солнышко – дядька-то мой – пронял о ту пору. Да, сущим зверем ты тогда был, Гора!.. – опять с улыбкой грустноватой мимолетной на него зыркнула. – А почто, Иван, идешь, куда путь держишь?

– Да так, иду по Руси, куда глаза глядят. Когда не знаешь, куда идти, куда б ни пришел – все хорошо. Разве что к Бабе-яге заглянуть мне надо: дело у меня до нее…

– Ну, Иван, коль так, Батька те в помощь. Вам, верно, ребятушки, поболтать промеж себя по-мужицки хочется – так оставлю я вас. В покои свои пойду. – Встала, стулом скрыпнула.

– Я ведь, Вань, тогда погорячился. Больно меня тогда Володимир-то задел… – Как Забава ушла, Змей пасти платочком аккуратным – видать, даже вышитым – отёр да на стульчике-то своем каменном ко мне развернулся, лапки на пузике круглом белом сложил. – Ну, и ее из терема хапнул, да еще всю ту шелупонь, что у Володимира на пиру сидела, с собой прихватил… Ну, и да – пожег огнем, как набратно летел, что смог… – смеется, три головы каждая по-своему – какая хрипит, какая погромче.

– Вот ведь, Вань, штука-то какая творится: в жисть бы не подумал, что с бабой могу в норе своей поселиться да жить с ней. Всю жизнь был диким – чудищем, драконом, а тут на тебе! И ведь нет в ней ничего такого – мильён таких, а вот на тебе – повяз. Пострял… – опять смеется.

– Не знаю, не понять мне пока того, – говорю. – Может, пойду я уже скоро?

– Да иди, Вань, иди… – говорит, а сам правую голову на шею средней положил да ейное ухо в задумчивости покусывает. – Хорошо, что заглянул, а то мы тут с Забавушкой, как бирюки… Яге привет передавай. Скажи, хорошо помню ее, каргу старую… – Выпивает все же Змей сильно.

Проводил меня обратно, до двери в свою пещеру порушенной.

– Да, – говорит, – дверь-то теперь новую делать придется…

– Вань, ты, это, что сказать-то хотела… – Забава, видать, спохватившись, сарафан подобрав, бежала всю пещеру за нами. – Гор, ты поди, поди, я Ваню сама провожу. Да не бойся, в себе я.

Змей хотел было что сказать, да лапой махнул, развернулся и набратно пошел. Мы с Забавой в спину ему посмотрели.

– Вань, ты, это, не подумай, что я безбожница какая – с драконом-то нечеловечьим жить… – дышит грудями вверх под сарафаном часто: бежала.

– Да я ничего такого… – говорю, а самому страсть как неловко с ней напрямки так стоять, уйти уж хочу.

– Он ведь как с терема меня тогда схватил да к себе в нору приволок, уж я билась-кричала, как могла. Бежать три раза пыталась, да ловил он меня да обратно на спине своей шершавой нес. Все ждала я, что дядька мой, Владимир, за мной дружину снарядит иль богатыря какого пошлет. Не тут-то было, Вань. Ну, сказали Добрыне Никитичу – мол, пусть он пойдет: у него со Змеем вражда старая, – а он тут же и пожух. К мамке своей, мне передавали, пришел, та ему напрямки ничего не сказала, а только молвила: «Ложись-ка ты, сынок, спать: утро вечера мудренее». Так он и поди: утром до рассвета поднялся да только и видели его. По сю пору ищут. Ну, и бросила я ждать. Ведь чем, если разобраться, он мужика-то обычного хуже? Ничем ведь, Вань. То же у него всё. Да с ним, поди, еще лучше, чем с мужиком-то обычным… Змеенышей только его рожать противно, из себя их, слизистых, выдавливать… Хотя детки – они и есть детки. И ведь, Вань, тут еще какое дело… – закраснела Забавушка, обернулась, будто кто за ней подслушать здесь может. – Я ведь, как я уже поняла, не старею рядом с ним. Да, Вань. Проверяла уж неоднократно. Такая же я, как и двенадцать лет назад. Видно, бессмертие его чудиное и мне, бабе смертной, передается, раз я с ним выбрала житю вековать. Так-то, Вань… Так что уйти-то я хоть сейчас могла бы – ну, вот хоть с тобой, к примеру (зыркнула на меня глазьями быстро), – да только везде все одно и то ж…