«Уцелевший» и другие повести

Пещера виляла, виляла, сырая. Сыро – бр-р-р! – сыро, боязно, неуютно. Сверху капает, постоянно капает, снизу вода, а под землей – так вообще много воды, речка под пещеру, по всему, уходит и там дальше течет, куда ей надобно. Несколько раз через мостки какие-то через речку, поперек норы протекавшую, проходили. Змей мне лапу протягивал когтистую – я хватался, хоть и сам мог пройти. Перед дверью другой – поновей, украшена чем-то – остановились.

– Ты, это… – Змей понагнул одну из голов да почесал ее; почесал другую… – с Забавой-то моей там помасляней, пораскланистей: она, понимаешь, людей-то давно не видела… А мужиков и подавно. Соскучилась тут сдолга, в норе-то… Да меня не бойся. Сам тебе говорю. Нестрашный я. – А зубилы-то у Змея большие. В мой палец. Да головы три. Это еще непонятно, как он огнем-то из них должен палить… Ну, да ладно, разберемся.

– Тук-тук-тук! – дракон вот прям галантно постучал когтем по двери. – Забавушка, это мы пришли!

– Иду, гости дорогие, иду! – Чего орать-то, подумал: ты же, поди, чуть не под дверью стояла…

Тыщ! Тыщ! Ты-дыщ! – откинулись засовы за дверью, распахнулась дверь. Забава свет Путятишна стояла на пороге, светясь, как солнце красное. Рукой вот так сделала – проходите, мол. Хотела, видать, что-то сказать, да во рту пересохло.

– А мы вот тут с Иваном, Забавушка… – Змей вперед прошел, развернулся да на меня чуть уж не просительно смотрит. Он-то чего так смущается?

– Вы уж не обессудьте: скромненько у нас, по-простому… – Забава Путятишна все так же рукой ведет.

– А чего это ты гостя не потчуешь, али нет у нас к столу ничего? – притворно весело одна голова у Змея громко сказала, а другая глазами по сторонам забегала. Чудно, право…

– Как же нету, как нету?! Я вот уж сразу, как только ты почуял, и на стол по-скорому собрала… – князева племянница вшустрилась да к столу нас накрытому. – Садитесь, гости дорогие, присаживайтесь, не обессудьте, коли уж что не так… – Какие «гости дорогие» подумалось? Один же я тут…

Сел, локти раздвинул, на стол смотрю. Солнышко ты ясное, чего тут только нет! Стол – поляна ломится. Только будто старое тут все какое-то, пыльное. И рыбой еще у них в норе пахнет – только сейчас заметил. Таранкой что ли. Видать, ловит Змей от нечего делать в Пучайной да солит в норе.

– Я тут, это… Там, у себя пойду поем, а то чтоб вам не мешать… – Змей когтёй во внутренние покои показал.

– Опять ты? Опять?! – Забава вскинулась. – Сиди здесь ешь! Столик кому поставила? И чего здесь такого? Чего такого-то?! Ты же дракон! Вот и сиди ешь, ни на кого не смотри!

– Иван, ты, это, не обессудь: свое у меня… А вы ешьте, ешьте, пейте, на меня внимания не обращайте…

Забава уж тем временем разлила по чашам. Две обычные да Змею полведерную.

– Это, Вань, у нас мед ставленый, – на меня посмотрела – видать, что гордится. – Горушка говорит, тридцать пять годков ему уже. У князя-то нашего и то такой нечасто бывает. Поди, постарше тебя этот медок-то выйдет, а, Иван?.. – на меня смотрит, смеется.

Сделал я глоточек маленький того меду, на пробу.

– Это на чем же он настоянный, не пойму? – спрашиваю.

– Это на бруснике, Вань. А есть еще такой же, только на малине, сбегать? – уж подорвалась бежать, бедная.

– Да нет, – говорю, – этот пока еще не распробовал. Благодарствую!

– А еще Горушка наш переливами последнее время увлекся – да, Горушка? – сладкоглазо на Змея посмотрела.

– Это какими же переливами? – спрашиваю для вежливости.

– Медок делает такой, что аж кристальной чистоты получается… Ну, забродит мед, положим, как полагается, а Горушка потом его по сорок сороков раз и переливает у себя в каморке из одного сосуда в другой, новый да чистый. Оттого такие медки у него и выходят, да, Горушка? – опять говорит сладко, улыбается. – Гордится Горушка ими очень, да только показать некому…

– Ну, да ладно!.. – сама себя оборвала. – Передай-ка Горушке его чашу… – медленно, чтоб не расплескать, подала мне через стол Змееву огромную.

Передавать я стал Змею, да как он туловом столик свой маленький ни загораживал, заметить я успел: падаль у него там, падаль – кусок коровьей аль козьей туши; опарыши уж, никак, роятся… Помутило меня. Горыныч чашу ту полведерную принял да быстро туловом столик свой снова загородил.

– Я ведь, это, Иван, человечины уже давно не ел… А, знаешь, полюбил вот это, остренькое… Ну, да ладно, ты на меня не смотри…

– Да, давайте лучше, гости дорогие, выпьем – за встречу, за здоровье да за князя нашего Владимира Красно Солнышко!

– Дык ведь, Забавушка… – Змей от неожиданности две головы обернул.

– Пей, пей, не мухорться! За человечишку пить он не будет… Давно уж вражда ваша кровная иструхлявилась, а мне он дядька как-никак, да нам с Иваном – князь. Пей как полагается… – Рукой на Змея махнула, отпила из чаши порядочно, рукавом утерлась. Бой-баба.

– Эх, мед горек, а пиво мутно!.. – сболтнул Змей – присказка у него, видать, такая – да и махнул. Досуха осушил полведерную, сильно поставил пустую чашу обратно на столик.