«Ужас Мой пошлю пред тобою». Религиозное насилие в глобальном масштабе

Даже в тех случаях, когда обвиняемых судили и выносили им приговор, как, например, было с гуджаратской бойней в Индии, взрывом в Оклахома-Сити и атакой в токийском метро, виновные свое участие отрицали. Уже после вынесения приговора за участие в подрыве ВТЦ в 1993‐м Махмуд Абухалима сказал мне, что во время взрыва его рядом с Центром «и в помине не было» и что никаких отношений с шейхом Омаром Абдель Рахманом, также осужденным за этот теракт духовным лидером группы, у него нет[385]. Если предположить, что представленные властями доказательства его вины были справедливы и что он и в самом деле был повинен в преступлении, за которое оказался в тюрьме, зачем ему или любому другому замешанному в насилии активисту это отрицать?

Когда мы обсуждали взрыв в Оклахома-Сити, Абухалима заметил, что абсолютно без разницы, кем были его организаторы, коль скоро это событие позволило донести посыл, что американское правительство – враг. Сделать же это, по его мнению, было необходимо: его весьма раздражала беспечность американской публики, ее неспособность понять, что за великое противостояние идет в мире, и отрицание, что правительство США глубоко в это во все замешано. Подрыв общественно важного здания обнажал реальность этой скрытой войны. Поскольку терроризм суть театр, катастрофы в пассажирских поездах в Мумбаи, Всемирном торговом центре, Оклахома-Сити или посольствах США в Африке направляли это послание в мир. Этого, с точки зрения их исполнителей, было достаточно; «месседж» успешно передан, а тем, кто его передавал, нет нужды этим как-то бравировать.

В мире, где информация – форма власти, способность публичного демонстративного послания доносить «месседж» и в самом деле весьма велика. Когда группа показывает, что способна творить разрушение одновременно в разных местах или даже разных частях света, как это было с семью согласованными взрывами в Мумбаи, нападениями ИГИЛ в шести точках Парижа или подрывом посольств США в двух странах Африки, это впечатляло больше одиночных атак. Этот эффект не умаляется, даже когда единственные зрители, которые знают, кто именно все провернул, могут оценить по достоинству «заслугу» террористов и восхититься их властью над жизнью и смертью, – сами участники группы. Своим актом насилия они демонстрируют, что способны организовать мощную акцию едва ли не глобального масштаба.

Возникшие в последние два десятилетия прошлого века формы терроризма были «глобальными» по крайней мере в двух смыслах: они были транснациональными и в смысле выбора целей, и в смысле организации. Само название Всемирного торгового центра указывает на его роль в транснациональной глобальной коммерции, среди погибших числились граждане восьмидесяти шести стран. Национальный состав «Аль-Каиды», ответственной за эти и другие атаки, тоже был весьма пестрым: ее участники были выходцами из Саудовской Аравии, Египта, Судана, Афганистана, Пакистана, Алжира и иных мест и подготавливали свои теракты в таких удаленных друг от друга местах, как Германия, Испания, тот же Судан, Марокко и США. Столь же глобальным был и эффект этих инцидентов – во многом благодаря мгновенному освещению в международных новостных СМИ по всему миру. Эта атака предназначалась не просто для какого-то там телевидения, а для CNN. Теракты «Аль-Каиды» в ВТЦ и других местах были также рассчитаны на «Аль-Джазиру» – телеканал из Катара, который вещает по всему Ближнему Востоку.

Кроме того, терроризм все больше опирается на аудиторию во всемирной сети, и в этом смысле он действительно столь же глобален, сколь глобальны события международной экономики. В качестве глобальной политической силы терроризм по иронии судьбы стал даже влиятельнее организованных политических усилий по его контролю и сдерживанию. ООН для борьбы с террористическими группами по всему миру не хватает ни военной мощи, ни мощных разведывательных служб, способных противостоять терроризму, который организуется и заявляет о себе через всемирную паутину. Поэтому договариваться, обмениваться информацией и устраивать совместные операции с целью противостоять насилию в масштабе всего земного шара приходится немногочисленному объединению стран.

Глобальное измерение организации терроризма и его аудитории, а также транснациональный отпор, который ему оказывают, делает особенно значимым понимание терроризма как публичного перформативного насилия – то есть социального события, у которого есть и реальные, и символические аспекты. Как отмечал Бурдьё, символы формируют жизнь в обществе не меньше институтов. Поэтому символические акты – своего рода «институциональные обряды» – позволяют осуществить разметку публичного пространства и указывают, что в социальном мире важно, а что – нет[386]. Поразительным образом их имитируя, терроризм разыгрывает собственные драмы. Эти «обряды насилия» являются проводниками альтернативного взгляда на социальную реальность: страстные религиозные образы трансформаций и перемен бросают вызов не какому-то единичному обществу на переходном этапе, а всему миру в целом.