«С востока черные знамена приидут, и учинят несущие их убийство, какого доселе не было видано», – провозглашает один из пророческих текстов[421]
. Основными врагами в нем объявляются римляне – западные люди – и евреи, но и те и другие будут уничтожены на корню. Хотя в итоге праведные мусульмане это космическое столкновение переживут и будут вознаграждены победой, они также понесут значительные потери, в том числе из‐за отступничества. Как говорится в некоторых пророчествах, важнее всего, чтобы исламское государство возникло в регионе аш-Шама: оно и заложит фундамент нового «золотого века». В историческом нарративе ИГИЛ, таким образом, современность – это эпоха катастрофической битвы, предвосхищающей пришествие Махди, и все подробности этой космической войны – фронт между Дамаском и Багдадом, черные флаги, само «Исламское государство», значение в этой последней битве городка Дабик, абсолютная безжалостность к врагам – воплощались в игиловских практиках и обычаях.В конечном счете представление об апокалиптическом противостоянии касается не политических или экономических распрей: это столкновение трансцендентных целей с земными, религии – с антирелигией. Поскольку же эта крайняя поляризация предполагает метафизический дуалистический разрыв между духовным и материальным порядками, она расходится с традиционным исламским учением, которое ратует за строжайший монотеизм и утверждает, что вся полнота мироздания – в руках Божьих. В Иране Абольхассан Банисадр, пробывший какое-то время союзником аятоллы Хомейни, пространно рассуждал о понятии борьбы и разъяснял, что хотя исламский монотеизм не признает разделения на земное и духовное, поскольку не приемлет двойственности, но дозволяет борьбу против двойственности самой по себе[422]
. Исходя из этого, как писал Банисадр, великому конфликту найдется место даже в исламской теологии. Именно за такую борьбу против двойственности секулярного представления об отделении религии от государства ратовали иранские революционеры, и ей же противостояли ИГИЛ и «Аль-Каида».Абсолютный характер космической войны делает компромисс немыслимым, а те, кто предлагает вступить с врагом в диалог, превращаются во врага сами. Жесточайшее порицание в пророчествах ИГИЛ обрушивается как раз-таки на мусульман, которые сбегут с поля боя. Столь же непримиримы к либералам из своего лагеря и еврейские активисты. «Не бывает никакого сосуществования», – сказал мне израильский активист Йоэль Лернер, поскольку в Библии заповедано, чтобы только евреи владели этими землями и жили на них. Именно поэтому он исходил желчью по поводу мирных соглашений и считал израильских лидеров, которые их подписывали, изменниками[423]
. В тот же день после беседы с Лернером у меня была встреча в Газе с предводителями ХАМАС, где я услышал совершенно это же самое от доктора Абдель Азиза Рантиси: арабы-мусульмане должны занять Палестину, ибо считают ее своей исторической родиной. Как и Лернера, Рантиси очень бесили светские лидеры (в его случае – Ясир Арафат), ступившие на скользкий и тупиковый путь к урегулированию, на самом деле невозможному[424]. Экстремисты с обеих сторон предпочитают миру войну.Одна из причин, почему состояние войны предпочтительней мира, в том, что оно делает насилие морально обоснованным. Насилие же, в свою очередь, дает иллюзорную власть. Теоретики из ИГИЛ и богословы-реконструкционисты согласны между собою в том, что в военное время публичные казни допустимы, имея при этом в виду, что приговаривать к таким наказаниям имеет право не государство, а религиозные лидеры. Аналогичным образом для адептов «Христианской идентичности» цели в военное время оправдывают средства, что позволяет им подвести рациональное основание под свои попытки мешать повседневной работе светского общества. Когда одного из приверженцев христианской экстремистской организации под названием «Священство Финееса» спросили, полагает ли он допустимым использовать яд, чтобы отравить всю воду в крупном американском городе, тот ответил, что «когда идет война, приходится, к сожалению, думать и о таком»[425]
. Или, преподобный Майкл Брей разграничивал с этической точки зрения то, что законно в мирное время и что морально оправданно в ситуации военных действий: например, нарушение имущественных прав и снятие запрета на убийства. Интересно, что этот аргумент приводил и Натхурам Годзе, убийца Ганди, который на суде красноречиво определил убийство Махатмы как поступок «незаконный», но «моральный»[426].