«Ужас Мой пошлю пред тобою». Религиозное насилие в глобальном масштабе

Схожим образом для тех, кто подрывал автобусы в Иерусалиме и Тель-Авиве, ехавшие на учебу школьники и спешившие в торговые центры домохозяйки были не вполне безвинны: они представляли некую общность – израильский социум, который был врагом во всех своих проявлениях. С другой стороны баррикад один израильтянин подтвердил, что также полагает невинных арабов врагами, ибо в «культурной войне» гражданских нет[480]. Фактически повторяя его слова, лидер движения ХАМАС заявил мне, что «в войне между арабами и евреями невиновных нет»[481]. Все израильтяне, по его мнению, солдаты либо потенциальные солдаты, и женщины и дети – не исключение. На видеозаписи интервью с Усамой бен Ладеном, сделанном спустя пару недель после 11 сентября, тот выказывает чрезвычайную радость по поводу успешной воздушной атаки на здания Всемирного торгового центра и Пентагона, благодарит за эту удачу Аллаха и, по-видимому, ни капли не сожалеет о нескольких тысячах жизней, что были погребены под руинами.

Поскольку убить того, кто тебе незнаком, довольно-таки легко, уже после терактов некоторые их исполнители пускаются в оправдания, как это было с «Подлинной ИРА» после нападения на город Ома в Северной Ирландии. Однако же чаще даже при зашкаливающем уровне человеческого страдания террористы продолжают защищать свои поступки. К примеру, Тимоти Маквей, обращаясь с сочувственной речью к семьям людей, погибших в результате подрыва федерального здания в Оклахома-Сити, по сути, воспроизвел сцену из «Дневников Тёрнера». Покончив с федеральным зданием, главные герои романа пробираются через горы щебня и помогают женщине, чье «красивое лицо было грязным и ободранным… а из глубокой раны на бедре струей лилась кровь». Террористы сожалели, что «нескольким тысячам ни в чем не повинных людей» пришлось умереть, однако остались при убеждении, что «иного пути не было» и что «разрушить Систему, не навредив тысячам невинных людей, не выйдет»[482].

Поскольку же индивидуальных личностей у всех этих жертв не было, они могли воплощать коллективного врага вроде «американской системы» или дублировать некое более абстрактное понятие зла – то есть «врага-как-такового». К примеру, Джарнаил Сингх Бхиндранвале в своих проповедях будто бы сознательно не уточнял, кто на самом деле их враг. «Чтобы уничтожить религию, – заявлял он собравшимся, – они не погнушаются ничем, самыми грязными средствами», которые будут исходить «со всех сторон и во множестве форм»[483]. Однако же вместо того, чтобы уточнить, кто эти «они», кто за ними стоит и с чего бы им стремиться к уничтожению религии, Бхиндранвале напирал на ответные меры: необходимо собрать всю волю в кулак, сражаться и защищать веру – если потребуется, ценою собственной жизни. «Молю вас, безучастные ныне юноши», – заламывал себе руки Бхиндранвале, напоминая, что окончательное решение, встать ли на сторону истины или же зла, остается за ними[484].

Более того, в представлении врага как некой туманной и почти недочеловеческой фигуры есть нечто поэтически притягательное – как в образах «человеческого мусора» у «Идентичности» или «крыс» и «паразитов» в Твиттере сторонников ИГИЛ. Поскольку цель религиозного образа космической войны – утвердить торжество порядка над хаосом, понятно, почему противники в ней настолько бесформенны: они символизируют бесформенность как таковую, и даже когда в качестве символов выступают конкретные люди или правительства – евреи, арабы, Америка, – эти концепции остаются столь широкими и размытыми, что редко заходят дальше метафор.

Пластичность идеи врага позволяет ей охватывать больше одной группы. Попытки «делегитимировать» оппонента в качестве врага, как утверждает политолог Эхуд Шпринцак, в действительности неизменно «расщеплены»: вызванная, по его выражению, «радикализацией экстремистской группы» ненависть относится к «двум разным сущностям»[485]. В этих случаях к врагам относится не только первичная, но и вторичная цель, то есть люди и сущности, которые якобы помогают первичной цели или как-либо ее поддерживают.