Однако же в целом сколько-нибудь значимой роли в воинствующих религиозных движениях женщины не играли; некоторые группы отводили им вспомогательную. Твиттер-ленты фанатов ИГИЛ в интернете на львиную долю представлены юношами, хотя риторически в защиту движения иногда высказывались и девушки. Отчасти чтобы сделаться привлекательнее для добровольцев-мужчин, ИГИЛ активно пытался завлекать к себе иностранок, однако же именно эти первые назначались на стратегические посты вроде охранников или даже вспомогательного персонала. Аналогичную позицию заняли и сикхские сепаратисты в Индии. Как сообщает Синтия Кипли Махмуд, когда однажды у предводителя «Коммандоса Халистана» вступить в их ряды попросилась девушка, в итоге он согласился, но оставил ее на вторых ролях, доверяя только подвозить боеприпасы и передавать директивы, но не участвовать в «боевых действиях»[546]
. Девушка, пишет Махмуд, с нетерпением ждала возможности проявить себя более активно – и час ее пробил, когда она вломилась в дом лавочника-индуиста, который, по ее подозрениям, «навел» на нее полицию. Приставив ему к голове пистолет, она обвиняла его в том, что тот ее сдал. Лавочник, вспоминала потом молодая женщина, все отрицал, «умолял о прощении» и «кричал, что я очень похожа на его дочь». Однако же это ее не остановило. «Я прикончила его из револьвера, – сказала она наконец, – собственными руками»[547].Пересказывая эту неприятную историю, сикхская девушка сказала, что убила лавочника-индуиста в том числе и затем, чтобы вдохновить единоверцев-мужчин на подлинные, по ее выражению, проявления храбрости. Увидь они, что «девчонка может быть такой мужественной», рассуждала она, сикхские парни «стали бы еще мужественней нее»[548]
. Подразумевалось, что вся кровавая работа была обычно возложена на плечи мужчин – или, как называли молодых сикхских активистов, «парней», тогда как женщины должны были их поддерживать, побуждать к действию и вдохновлять. Эта ее позиция совпадала и с мнением великого сикхского мученика Санта Джарнаила Сингха Бхиндранвале, который обращался к своей общине так, как если бы его слушали одни мужчины, особенно юноши, «умоляя» их отращивать по сикхской моде длинные бороды и говоря, что их трусость пред лицом правительственных сил означает, что они-де «обабились». В целом же позиция Бхиндранвале шла в русле тех ценностей, что преобладают едва ли не в любой культуре насилия, основанной на сильных традиционных религиозных идеологиях. По выражению Мартина Ризебродта, это культуры «радикальной патриархальности»[549]. Вся публичная жизнь здесь отдается на откуп мужчинам, тогда как место женщины – дома.Покуда женщины знали свое место, религиозные активисты зачастую выказывали к ним своего рода покровительственное уважение. Во время мусульманского восстания в Алжире 1991–1992 годов один из предводителей «Исламского фронта спасения» (ИФС) Али Бельхадж говорил, что первостепенный долг женщины – «рожать хороших мусульман»; другой лидер ИФС, шейх Абделькадер Могхни, сетовал, что женщины идут на работу и тем самым отнимают ее у мужчин. Если его послушать, так «женщины всю зарплату тратят на платья и косметику, они должны вернуться в свои дома»[550]
. Одна предпринимательница из Алжира рассказывала о своих опасениях, что если ИФС победит, это может привести к процветанию «свиновластия». «Все они – мужские шовинистические свиньи, – говорила она, – и поверьте мне: нас это беспокоит»[551]. Худшие из таких опасений сбылись в Афганистане, где «Талибан» установил жесткую маскулинную культуру, в которой женщинам было запрещено участвовать в общественной жизни даже в качестве учителей, врачей и медсестер. Когда-нибудь, говорили они, афганское общество станет более либеральным – но не раньше, чем окончится война. Подобные случаи демонстрируют утверждение маскулинности и возвращение публичной вирильности – одновременно социально-политической и сексуальной.Объясняет ли это, почему терроризм – преимущественно мужское занятие, а бомбы чаще всего кидают именно парни? Здесь я использую термин «парни», потому что он подразумевает товарищество юных мужчин, находящееся на грани общественного принятия. Более того, с религиозным активистом он связан даже этимологически: слово