«Ужас Мой пошлю пред тобою». Религиозное насилие в глобальном масштабе

Былые религиозные террористы – сегодняшние парни: юношеские банды на грани благоприличия. Гендерная специфика их деятельности предполагает, что некоторые свойства мужской сексуальности – роли, идентичности, полномочность и контроль над всей этой сферой – становятся, по замечанию одного писателя, фактором «токсичной маскулинности» вовлеченных в терроризм юношей[552]. Вероятно, проще всего в этой маскулинности понять сексуальную полномочность: под этим я подразумеваю возможность заниматься сексом, которую связывают моральными и ситуативными запретами традиционные общества. Поэтому мы не можем просто взять и отбросить весь тот фольклор, что касается мужчин и «больших пушек», – в частности, идею, что сексуальная фрустрация ведет к завороженности оружием, которое обладает фаллической формой и, в отличие от некоторых мужчин в плане секса, еще и стреляет. Как я уже отмечал, то, как подписываются на смерть юные и холостые добровольные мученики ХАМАС, похоже на заключение брачного договора: они ждут, что эти рвущие на куски взрывы перенесут их на небесное ложе, где они наконец-то смогут вкусить невероятных эротических услад. Один согласившийся на роль «живой бомбы» юноша говорил, что «когда взорвется» и станет «святым мучеником Господним», то получит место в раю для себя и родных и семьдесят две девственницы, а его семье выдадут денежное вспоможение в размере около шести тысяч долларов[553]. Однако больше всего молодого человека, казалось, интересовали девицы.

Для значительного числа мужчин сексуальная мощь означает не только сексуальную полномочность – возможность заниматься сексом, – но и контроль над всей этой областью, то есть понимание, когда этого делать не следует и как вопросы секса нужно регламентировать. Примером выхода секса из-под контроля может служить их резкое неприятие того, что кажется им извращением традиционных половых ролей – например, «путаница», когда женщины стоят в общественной жизни на лидирующих позициях. Для мужчин подобные явления означают нередко социальный хаос куда бóльших масштабов: все это – знак наступления темных сил, повсеместного упадка моральных ценностей и разложения существующего общественного уклада. В ленте Твиттера один молодой сторонник ИГИЛ защищался от обвинений в мизогинии, говоря, что он «чтит женщин, но только верующих»[554]. Или: в «Дневниках Тёрнера» Уильям Пирс заявляет, что так называемая «женская эмансипация» – это «что-то типа массового психоза, который Система произвела и всячески продвигает, чтобы внести раскол в ряды нашей расы»[555].

Обеспокоенность половыми ролями не позволяет ограничить весь этот вопрос сексуальной полномочностью или личным контролем. Для Пирса секс – это проблема социальная: неподобающие людям разных полов роли и поведение свидетельствуют о моральном разложении всего общества. Более того, это проблема публичная, в некоторых случаях порождающая враждебность. Именно недовольство вышедшим из-под контроля сексом часто просвечивает в выборе целей насилия вроде абортариев или гей-баров и ночных клубов. В иных случаях само насилие приобретает сексуальные обертона – как, например, в Ирландии, где в числе прочих пыток врагов оскопляли, буквально тем самым лишая их мужского статуса, или в находящихся под ИГИЛ землях в Сирии и Ираке, где изнасилования женщин – разновидность терактов.

Изнасилование женщин (а иногда и мальчиков) и в самом деле превратилось в узнаваемую часть насильственных нападений, но почему – до конца не понятно. Как и любой другой теракт, вне зависимости от обстоятельств изнасилование – это символическая демонстрация силы. В случае игиловцев, продававших езидских женщин в сексуальное рабство, сексуальное насилие оправдывались выдумкой, будто последователи этой древней религии поклоняются дьяволу и всякого наказания для них будет мало. Более того, изнасилование было также и способом покорения отвергших ислам народов, которых в буквальном смысле заставили «принять» мужчин-мусульман и в некотором смысле тоже сделали мусульманами. Это же Парвиз Гассем-Фаханди отмечает и в отношении индусов, которые насиловали мусульманок во время гуджаратской бойни. По мысли исследователя, нападавшие на этих женщин индусы считали, что поскольку этнически они – индианки, но отвернулись от индуизма ради ислама, насильственный половой акт был способом заявить, что в действительности они – индуски, а никакие не мусульманки[556]. В обоих случаях принудительный секс был утверждением собственной власти.