«Ужас Мой пошлю пред тобою». Религиозное насилие в глобальном масштабе

Схожие точки зрения на светские власти появлялись в Японии, Индии, Турции, Австрии, Норвегии и повсюду в Европе, где религиозный национализм сплетался с антимигрантской повесткой. Как и в США, группы недовольных там окончательно разочаровались в умении секулярных лидеров направлять судьбы той или иной страны и в итоге решили, что правительство – их враг. В Израиле, например, ХАМАС и еврейские «правые» выступали не столько друг против друга, сколько против светских политиков у себя же. Наглядная иллюстрация этому – реакция еврейских поселенцев на неудавшийся теракт ХАМАС, когда смертник на забитой взрывчаткой машине хотел протаранить школьный автобус, где было сорок детей этих поселенцев. Одна мать немедленно впала в ярость – однако не на арабов, пытавшихся убить ее детей, а на израильских политиков, которые якобы сами же спровоцировали теракт, начав мирные переговоры с палестинцами[651]. Ее слова демонстрируют, что религиозная война в Израиле и Палестине – это не одна война двух религий, а две религиозные войны, которые ведут против секуляризма равно иудеи и мусульмане.

Породившие антимодернистские движения глобальные сдвиги затронули также и развивающиеся страны. Было время, когда Джавахарлал Неру в Индии, Гамаль Абдель Насер в Египте и Реза-шах Пехлеви в Иране хотели превратить свои державы в маленькие «америки» – или скрестить в них Америку и СССР. Новым поколениям лидеров, которые стремились завершить деколонизацию и построить собственные нации-государства, их западнические идеалы, однако же, были чужды. В Иране Америку после революции окрестили «Великим Сатаной», а в Египте по следам «арабской весны» мусульманские активисты и военная хунта охотно списывали все беды страны на зависимость от США. Игиловские боевики в Ираке и Сирии, алжирские активисты «Исламского фронта спасения», революционеры в Иране, восставшие мусульмане в Палестине, Ливане и Египте, индусы-националисты в Индии, буддисты в Мьянме и на Шри-Ланке, воинствующие сикхи в индийском Пенджабе – все они равно боролись за утверждение постколониальной национальной идентичности, основанной на традиционной культуре[652].

Следствием этого разочарования в ценностях западного модерна стало то, что я назвал однажды «утратой веры» в идеологическую форму этой культуры, то есть секулярный национализм[653]. Хотя несколько лет назад такое заявление еще могло показаться шокирующим, сегодня кризис светского национализма, то есть принципа, согласно которому нация коренится в общественном договоре, а не в религиозной или этнической идентичности, стал едва ли не общим местом. Во многих частях света его считают чуждым культурным веянием, тесно связанным с так называемым проектом модерна[654], что делает религиозные альтернативы светским идеологиям весьма популярными.

Неуверенность в плане того, что именно может служить надежной основой национальной идентичности, – политическая форма постмодернизма[655]. В Иране все закончилось отвержением модерного прозападного режима и созданием успешного религиозного государства. Даже светские западные ученые все чаще признают, что в политической сфере религиозные идеологии могут стать альтернативой модерну[656]. Однако «по ту сторону» модерна необязательно лежит какая-то новая форма политического порядка, религиозного или какого иного. В странах бывшего СССР, к примеру, после исхода из социалистического модерна воцарилась полная разноголосица и культурная анархия. Именно страх перед духовной и политической катастрофой в самом сердце модерна и привел во множестве частей света к террору.

Благодаря своей равной способности оспаривать и заменять авторитеты насилие и религия активизируются в те моменты, когда их прежние источники находятся под вопросом. Первое черпает власть из грубой силы, второе – из притязаний на создание высшего порядка. Отсюда – мощнейший потенциал религиозного терроризма как сочетания того и другого. Намеренно ли исполнители терактов превращают их в политические заявления или нет, любой публичный акт насилия имеет политические последствия. Поскольку же они стремились переиначить общественный порядок, их можно считать примерами того, что Хосе Казанова назвал прогрессирующей «деприватизацией» религии[657]. Везде в мире, где защитники религии пытались вновь закрепиться в центре общественного внимания и вернуть ей авторитет, эти попытки зачастую имели и насильственный облик – религиозный терроризм.