В связи с этим постмодерные религиозные бунтари, которых мы рассматривали в этой книге, – не аномалии и не анахронизмы. От Сирии и до Шри-Ланки эти немногочисленные, но мощные группы прибегающих к насилию активистов обзаводились все большей поддержкой со стороны масс и служили примером тех образов мысли и культур лояльности, которые возникли, чтобы противостоять господству модернизма – идеологии индивидуализма и скептицизма, сформовавшейся в последние три столетия на волне европейского Просвещения и распространившейся затем по всему миру. Их ненависть к светским властям была такой страстной, что казалась почти неземной. Эти партизанские националисты грезили революционными переменами, благодаря которым на руинах современных эгалитарных демократий, каковыми их полагают граждане большинства светских держав, установится божественный социальный порядок. Большинству их враги показались бы чем-то заурядным и безобидным: это современные светские лидеры вроде Ицхака Рабина и Анвара Садата, а также символы власти и процветания вроде брюссельского аэропорта, ВТЦ или японского метро. Очень многим логика такой воинственной религиозности казалась закрытой для понимания, однако же брошенный ею вызов был серьезнее некуда, поскольку предполагал фундаментальную критику всей постпросвещенческой секулярной политики и культуры.
Целью этих актов партизанской религиозной борьбы было поэтому не только «делегитимировать», как писал Эхуд Шпринцак, но и «легитимировать вновь»: добиться общественного признания легитимности религиозного мировоззрения, расплатившись за него кровавой монетой[658]
. Поскольку же авторитет религии может стать готовой заменой светским властям, неудивительно, что когда секулярных лидеров начинают считать несостоятельными и коррумпированными, в попытках оспорить их легитимность и завоевать сердца людей их соперники опирались именно на религию. Когда же сторонники религии заявляли, что моральный фундамент для общественного порядка может составить только она, то использовали единственно наглядную для смятенной публики силу: террор.Как совладать с насилием
Когда же всей этой кровавой вакханалии наступит конец? После нападений на американские посольства в Африке, совершенных, предположительно, исламскими экстремистами, тогдашняя госсекретарь США Мадлен Олбрайт заявила, что между Америкой и религиозными террористами идет война. Борьба, по ее словам, «будет затяжной – к сожалению, это война будущего»[659]
.Хотя ее неутешительному прогнозу, скорее всего, суждено сбыться, все войны когда-нибудь да заканчиваются. Это касается даже тянущихся конфликтов, которые то затухают, то вспыхивают на протяжении десятков лет – как, скажем, «холодная война», которая закончилась с распадом СССР и крахом мечты о всемирном триумфе коммунизма. Более того, иногда – и для таких конфликтов в особенности – меняется самый темп войны: в них бывают небольшие победы, случайные прорывы, недолговечные перемирия и попытки добиться мира.
Тактику войны с религиозным терроризмом военные и дипломаты строили исходя из ее понимания как глобальной антипартизанской войны. Хотя сражаться предназначенным для конвенционально-технологичных военных действий оружием в этом конфликте было непросто, генералы считали, что победа в нем достижима. Многие светские политические лидеры утверждали, что она даже необходима, – и не только чтобы воздать отмщением за такие зверства, как теракты 11 сентября или атаки в Париже, но и чтобы могла выжить известная нам современная западная цивилизация. Для религиозных же активистов наподобие Абу Бакра аль-Багдади религиозный терроризм, как мы видели, был вписан в космическую войну; в рамках обычной истории, согласно их убеждениям, побеждать в ней не нужно, но рано или поздно момент триумфа все же настанет. Как бы то ни было, поражение в этой войне кажется им немыслимым.
Раз уж обе стороны рассматривают эту войну как абсолютную и не допускающую компромиссов, какими будут ее последствия? Отправляясь от современных тенденций и недавних примеров, я вижу здесь пять вариантов.