Узлы

Ты есть, но тебя нет. Не обнаружить поворот плеча.

Пустая комната, о чём-то глухо бормоча,

Тебя впитала в стены, в занавески и в комод.

Ты говоришь, но ты молчишь. В костёле забасил орган.

На васильковом небе начертился дельтаплан.

Скупая отвлечённость дня застыла к ночи.

И где-то по соседству длинно и лениво стенает альт.

В распахнутые окна струйками ползёт нечёткость – плавится асфальт.

А бледное стекло влечёт неумолимо отразиться.

Ответный рык, свирепый взор и слякоть мутного зрачка.

Крещендо вдруг оборвалось… Так резкое смещение смычка

Признало поражение своё пред зверем и органным гулом.

В окне напротив страстный перепляс. Охряное пятно ползёт к закату.

Мужчина входит в женщину под фугу и выходит под токкату.

Пустая комната через мгновенье захлебнётся тьмой…

11 февраля (ночь): Я вот только никак не возьму в толк, как лучше закончить… Порой мне кажется, что вернее всего – «захлебнётся мраком», а порой – «захлебнётся тьмой»…

13 февраля: Она забыла меня.

19 февраля: Варвара вновь впустила меня в свою квартиру, впустила в себя. Я лежал подле неё, опустошённый, часто дышал и безумно улыбался. Спал в её кровати. Укрывался её одеялом. Целовал её равнодушные руки, обнимал отрешённые плечи, всматривался в безучастные глаза.

25 февраля: Я умею дышать!..

28 февраля: Варвара навестила меня. Была холодна. Не обняла и не позволила поцеловать. Сказала, что снова сблизилась с мужем. А я и не знал, что у неё есть муж. Она долго говорила о свободной любви и независимости. Хвалила работы своего мужа. Он, оказывается, художник. Я слышал всё, что она говорила, но не понимал ничего. Лишь скатывал информацию в рулоны и прятал в чуланы своей головы. Когда она собралась уходить, я повалился на пол и забился в истерике. Она перешагнула через меня и вышла из квартиры.

21 марта: Мне безостановочно хотелось повторять прежние свидания с Варварой, но я скатывался в смерть, как создание в мягкой скорлупе, валялся в желатиновом безмолвии, вырывался из него, чтобы дойти до кухни и глотнуть воды. Шипучие таблетки и чаи из трав, оставив тошнотворное послевкусие во рту, комкались в тревожные плевки трансцендентной энергии, порождали имманентную изжогу. На третий день я вызвал сам себе скорую. Я умолял вялый голос на другом конце провода приехать и поставить мне капельницу. И этот голос внял моим мольбам. Скорая приехала и привезла прекрасную волшебницу в белых одеждах. Я не помню, как я впустил её, быть может, она прошла сквозь дверь? Волшебница что-то впрыснула в мою слабеющую плоть и забрала меня с собой. Потом меня поместили в прямоугольную сумрачную полость, что-то извне заурчало и зашуршало, а полость начало покачивать и трясти. Через несколько дней я выздоровел. Я нашёл себя в больничной палате. Предельно чистой и даже уютной. Мне было хорошо, ибо я был здоров и полон чего-то… Может быть, сил? Хотя, скорее, я был полон семени. Мне захотелось домой. Дома было привычнее, хотя совсем неуютно и нечисто. Я покончил с напряжением. Семя, исторгнувшись, зашипело. Хотя это мне только так, наверное, показалось. После я зачем-то позвонил Варваре. Она была холодна, как моя рука, вытирающая салфеткой капельки семени с паркета…

22 марта: Ходил в районную поликлинику. Заполнял какие-то бумаги. По предписаниям врачей, я должен покамест какое-то время побыть дома. Я ещё слишком слаб и легко возбудим, констатировали они. Мне не нравятся поликлиники. Но мне придётся вернуться сюда, чтобы получить больничный лист, который у меня непременно истребуют на работе.

25 марта: Я понял, что в этом мире есть только я и я. И больше никого. Все остальные – массовка, которая никогда не играла и не будет играть существенной роли в моей жизни, но которая необходима, чтобы декорации моего мира не были так откровенно безлюдны.

29 марта: Вынужденный отпуск. Провожу его в удивительном месте на планете – у себя на балконе. Лыжи из прошлого века, прочно привязанные к потолку, превосходно скользят по осклизлому кишечнику действительности, пустые глиняные горшки – бабушкины артефакты, безропотно вмещают в свои запылённые сути окурки, множимые мною, дедовы журнальные подборки, любовно сложенные в углу, рушат свои небоскрёбные конструкции под напором моих пальцев, пытающихся вытащить наугад из середины то февральский номер 77-го года, то мартовский 59-го.

4 апреля: Ко мне заходили коллеги. Принесли неутешительные вести. Главред ищет способ, как бы ловко и выгодно уволить меня в соответствии с Трудовым кодексом.

5 апреля: Гордость не позволяет мне быть уволенным. А, впрочем, зачем врать самому себе? Я сам уволенным быть рад!..

7 апреля: Ездил на свою теперь уже бывшую работу. Написал заявление по собственному желанию. Получил сразу же расчёт.

9 апреля: Мне сказали, что всё ещё длится февраль. Я смеялся.

12 апреля: А, может быть, я схожу с ума?

71 февраля: Нет, это Москва делает меня сумасшедшим!.. Прочь из неё… Прочь!