V.

Мы знали – они просто куклы
И музыка из граммофона:
Знали, собранный шелк выцветет,
Бальный кант обтреплется,
Плис подцепит чесотку;
Знали – или подозревали, – что дети и впрямь вырастают;
Заерзали б после первых ста лет
Спектакля; после обеда б начали зевать,
Замечать, что краска на щеке Джуди облупилась,
Засекать недостоверность немощной палки
И самообман в негодяйском хохоте.
Но милый Боженька, чья это худенькая рука в кольцах
Промелькнула из-за кулис так внезапно,
Держа зажженную тонкую восковую свечку,

Дабы отправить весь наш несчастный, но драгоценный трут

В пламя ужасных расцветок?
Кто она – та, кто нежно смеялся: «Спокойной ночи», –
Среди хриплых воплей постаревших детей?

От быстрого к неодушевленному. Великое «движение» Осадной поэзии. Куда направилась и уже дуальная душа Фаусто II. Все время лишь выучивая единственный жизненный урок: что в жизни этой больше случайности, нежели человек может за всю жизнь признать и не сойти с ума.

При виде своей матери после нескольких месяцев разлуки:

Время ее коснулось. Я поймал себя на вопросе: знала ли она, что в этом младенце, которого она вы́носила, кому дала имя на счастье (иронически?), таится душа, коей суждено стать разодранной и несчастной? Предвидит ли будущее любая мать; признает ли, когда приходит время, что сын ее теперь мужчина и должен ее оставить, дабы упрочить мир, уж какой бы тот ни был, один на предательской земле. Нет, это все та же мальтийская безвременность. Они не чувствуют, как пальцы лет втрепывают возраст, погрешимость, слепоту в лицо, сердце и глаза. Сын есть сын, вечно отпечатан тем красным и сморщенным образом, каким они его увидели впервые. Всегда есть слоны, которых можно напоить допьяна.

Это последнее – из старой народной сказки. Царь хочет себе дворец, сложенный из слоновьих бивней. Мальчик унаследовал физическую силу от своего отца, героя войны. Но учить сына хитрости выпало матери. Подружись с ними, напои их вином, убей их, укради их слоновую кость. Мальчику, разумеется, все удается. Но морское путешествие не упоминается.

«Должен был существовать, – поясняет Фаусто, – много тысяч лет назад перешеек. Африку они звали Землей Топора. Слоны водились к югу от горы Рувензори. С тех пор море неуклонно наползало. Германские бомбы могут довести дело до конца».

Декаданс, декаданс. Что же это? Лишь явное движение к смерти – или же, предпочтительно, к не-человечности. По мере того как Фаусто II и III, подобно их острову, становились все неодушевленней, они сближались с таким временем, когда, как на любой мертвый листок или осколок металла, на них наконец подействуют законы физики. Все это время делая вид, будто между законами человеческими и законами Божьими идет великая борьба.

Только лишь потому, что Мальта – остров матриархата, Фаусто так крепко ощущал узы между материнским правлением и декадансом?

«Матери ближе кого угодно к случайности. Они наиболее болезненно осознают оплодотворенное яйцо; Мария же признала миг зачатия. Но души у зиготы нет. Она материя». Далее по этим дорожкам он идти не желал. Но;