V.

Груда кирпичей, как могильная насыпь. Поблизости валяется зеленый берет. Королевские коммандос? Осветительные снаряды от «бофорсов» над Марсамускетто. Красный свет, длинные тени из-за лавки на углу движутся в неверном сиянии вокруг скрытой точки вращения. Невозможно понять, чего это тени.

Раннее солнце все еще низко над морем. Ослепительно. Долгий слепящий след, белая дорога ведет от солнца к точке зрения. Рев «мессершмиттов». Невидимых. Звук, он все громче. «Спитфайры» карабкаются по воздуху, крутой угол подъема. Маленькие, черные на таком ярком солнце. Курсом к солнцу. В небе возникают грязные кляксы. Оранжево-буро-желтые. Цвета экскрементов. Черные. Солнце золотит края. И края тянутся, как медузы, к горизонту. Отметины расползаются, из центров старых расцветают новые. Воздух там часто так недвижим. А бывает, что ветер, в вышине, должен размазать их в ничто за секунды. Ветер, машины, грязный дым. Иногда солнце. Если дождь, ничего не видно. Но ветер налетает и слетает сверху, и слышно все.

Не один месяц – «впечатления», едва ли больше. И не Валлетта ль то была? При налетах все гражданское и с душой было под землей. Остальным некогда «наблюдать». Город предоставлен сам себе; если не считать отбившихся вроде Фаусто, кто не чувствовал ничего, лишь невысказанное родство, и достаточно походил на город, чтобы не менять истинности «впечатлений» самим их получением. Ненаселенный город не таков. Отличается от того, что увидел бы «нормальный» наблюдатель, блуждающий во тьме – тьме время от времени. У ложноодушевленных или же лишенных воображения таков вселенский грех – упорно не оставлять в покое. Их тяга сбиваться вместе, их патологический страх одиночества простирается далеко за порог сна; поэтому стоит им свернуть за угол, как приходится всем нам, как все мы и сворачивали, и сворачиваем – некоторые чаще, чем прочие, – и оказываемся на улице… Ты знаешь, о какой улице я говорю, дитя. Это улица ХХ века, на чьем дальнем конце или повороте – надеемся мы – будет какое-то ощущение дома или надежности. Но никаких гарантий. Улица, на которую нас высадили не с того конца, а зачем, известно лишь тем агентам, которые это сделали. Но по этой улице мы должны идти.

Это кислотный тест. Населять или не населять. Призраки, чудовища, преступники, девианты представляют собой мелодраму и слабость. Ужасны они лишь собственным ужасом сновидца пред обособленностью. Но пустыня, или ряд фальшивых лавочных фасадов; куча шлака, горнило, в котором прикрыто пламя, вот это и улица, и сновидец, сам собой лишь несущественная тень в пейзаже, разделяющий бездушность этих других масс и теней; вот кошмар ХХ века.

Не из враждебности, Паола, ты и Элена оставлялись одни при налетах. Не из обычной эгоистической безответственности юности. Его юность, Маратта, Днубитны, юность «поколения» (как в литературном, так и в буквальном смысле) внезапно пропала с первой бомбой 8 июня 1940-го. Древние китайские умельцы и их преемники Шульце и Нобель измыслили зелье гораздо мощней, чем сами понимали. Одна доза – и «Поколение» неуязвимо на всю жизнь; иммунитет к страху смерти, голоду, тяжкому труду, неуязвимость для банальных соблазнов, что отвлекают мужчину от жены и ребенка, от нужды заботиться. Иммунитет ко всему, кроме того, что случилось с Фаусто однажды днем во время седьмого налета из тринадцати. В миг ясности среди его диссоциативной фуги Фаусто записал: