V.

Мужественность на Мальте тем самым все больше определялась понятиями скальности. Фаусто это грозило опасностями. Живя, как он живет почти всегда, в мире метафоры, поэт неизменно остро сознает, что у метафоры нет ценности за пределами ее функции; она – прием, уловка. Поэтому пока другие могут считать законы физики законодательством, а Бога – разновидностью человека с бородой, измеряемой световыми годами, обутого в сандалии туманностей, порода Фаусто остается наедине с задачей жить во вселенной вещей, которые просто есть, и обертывать эту внутренне присущую бессмысленность уютной и благочестивой метафорой, дабы «практичная» половина человечества и дальше существовала в Великой Лжи, уверенная, что их машины, обиталища, улицы и климат разделяют те же человеческие мотивы, личные черты и припадки своеволия, что и они сами.

Поэты занимаются таким веками. Это единственная польза, какую они приносят обществу: и если все до единого поэты исчезнут в одночасье, общество проживет не дольше мгновенных воспоминаний и мертвых книг с их стихами.

Такова «роль» поэта, этот ХХ Век. Лгать. Днубитна писал:

Скажи я правду,
Вы б не поверили мне.
Скажи я: ни одна братская душа
Не сбрасывает с неба смерть, никакой намеренный заговор
Не загонял нас под землю, – вы рассмеетесь,
Как будто я скривил восковые губы
Своей трагической маски в улыбку –
Улыбку вам; для меня истина за
Цепной линией: геометрическое место точек трансцендентного:
y = a/2 (e^x/a

+ e^–x/a).

Однажды ближе к вечеру Фаусто столкнулся с инженером-поэтом на улице. Днубитна пил, а теперь, когда одолело похмелье, возвращался на место своего кутежа. У беспринципного торговца по имени Тифкира был припрятан запас вина. Стояло воскресенье и шел дождь. Погода мерзкая, налеты реже. Молодые люди встретились у развалин церквушки. Единственную в ней исповедальню располовинило, но какая часть осталась, священника или прихожанина, Фаусто сказать не мог. Солнце за дождевыми тучами выглядело клочком сияюще серого, в десяток раз меньше, чем положено, на полпути от зенита. Сверкало почти ярко, едва тени не отбрасывало. Но светило из-за Днубитны, поэтому черты инженера не различались. На нем были хаки, измазанные тавотом, и синяя рабочая кепка; на двоих падали крупные дождевые капли.

Днубитна мотнул головой на церковь. «Ходил, поп?»

«К Мессе: нет». Они не виделись месяц. Но никакой нужды излагать друг другу последние известия.

«Пошли. Напьемся. Как Элена и ребенок?»

«Ничего».

«У Маратта опять на сносях. Не скучаешь по холостяцкой жизни?» Они шли по узкой булыжной улочке, скользкой от дождя. По обе стороны высились кучи бута, немногие стоящие стены или ступени крылец. Узор мостовой наобум прерывался мазками каменной пыли, матовыми на блестящих булыжниках. Солнце почти достигло реальности. Их изнуренные тени тянулись позади. Дождь еще падал. «Или раз ты женился, когда женился, – продолжал Днубитна, – быть может, ты приравниваешь одинокость к миру».

«Мир, – произнес Фаусто. – Затейливое и старомодное слово». Они огибали и переваливали отбившиеся глыбы каменной кладки.

«Сильвана, – запел Днубитна, – в своей красной юбке / Вернись, вернись / Оставь себе мое сердце / Но деньги мне верни…»

«Жениться тебе надо, – сказал Фаусто, угрюмо: – А то нечестно».

«Поэзия и техника с домашней жизнью несовместимы».

«Мы с тобой, – вспомнил Фаусто, – не спорили хорошенько уже много месяцев».

«Сюда». Они спустились по ступенькам, ведшим под здание, по-прежнему в разумных пределах не пострадавшее. Пока спускались, подымались клубы штукатурной пыли. Взвыли сирены. Внутри Тифкира лежал на столе, спал. В углу две девушки вяло перекидывались в картишки. Днубитна на миг исчез за барной стойкой, вынырнул со шкаликом вина. На соседней улице упала бомба, потолочные балки дрогнули, испугав подвешенную к ним масляную лампу так, что закачалась.

«Мне бы поспать, – сказал Фаусто. – Ночью работаю».

«Угрызения подкаблучника», – проворчал Днубитна, разливая вино. Девушки подняли головы. «Сила мундира», – по секрету сказал он, что прозвучало до того смехотворно, что Фаусто не выдержал и рассмеялся. Вскоре они переместились за столик девушек. Беседа не клеилась, чуть ли не у них над головами располагалась артиллерийская огневая позиция. Девушки были профессионалки и некоторое время пытались приболтать Фаусто и Днубитну.

«Без толку, – сказал Днубитна. – Я за свое никогда не платил, а этот женат и священник». Троица расхохоталась: Фаусто же напивался, и его не развлекло.

«Это давно прошло», – тихо сказал он.

«Раз поп – всегда поп, – парировал Днубитна. – Давай. Благослови это вино. Освяти его. Сегодня воскресенье, а ты к Мессе не ходил».