V.

Post hoc[172]. И лишь часть общих «отношений». Вот что я имел в виду, говоря о простоте Фаусто. Он не делал ничего слишком уж сложного – не отлагался от Бога, не отрицал его церковь. Утрата веры – дело непростое и требует времени. Нет никаких прозрений, никаких «моментов истины». Требуется много думать и сосредоточиваться на последних стадиях, а они наступают с накоплением мелких происшествий: примеров общей несправедливости, несчастья, валящегося на благочестивых, собственных молитв, на которые нет ответа. У Фаусто и его «Поколения» просто не было времени на все это лениво интеллектуальное мошенство. Они утратили привычку, растеряли некое ощущение себя, ушли дальше от Университета-в-мире и подошли к осажденному городу ближе, чем любой готов был признаться, стали больше мальтийцами, т. е. нежели англичанами.

Раз все прочее у него в жизни ушло под землю; раз он вышел на траекторию, при которой сирены фигурировали лишь как один параметр, Фаусто осознал, что старым заветам, прежним соглашениям с Богом тоже придется поменяться. Ради хотя бы рабочей значимости для Бога, стало быть, Фаусто сделал в точности то же самое, что делал ради дома, пропитания, супружеской любви: прибегнул к подручным средствам – «обошелся тем, что было». Но английскость в нем никуда не девалась, она вела дневник.

Дитя – ты – здоровело, становилось активнее. К 42-му ты влилась в буйную шайку детворы, чьим главным развлечением была игра под названием «В. В. С.». Между налетами с десяток вас вываливали на улицы, раскидывали руки, как аэропланы, и бегали, вопя и жужжа, среди развалин стен, куч щебня и городских воронок. Мальчишки покрепче и повыше, конечно, были «спитфайрами». Прочие – непопулярные мальчишки, девчонки и малышня – изображали вражеские самолеты. Ты обычно бывала, по-моему, итальянским дирижаблем. Самая летучая девочка-шарик на всем отрезке канализации, которую мы в тот сезон занимали. Травимая, загнанная, уворачиваясь от камней и палок, которые в тебя швыряли, ты всякий раз, с «итальянским» проворством, коего требовала твоя роль, умудрялась избегать покорения. Но неизменно, перехитрив противника, ты в итоге исполняла свой патриотический долг тем, что сдавалась. И лишь когда сама была готова.

Твоя мать и Фаусто почти все время были не с тобой: медсестра и сапер. Ты оставалась с двумя крайностями нашего подземного общества: со стариками, для кого едва ли существовала разница между внезапным и постепенным несчастьем, и молодежью – твоим подлинным народцем, – кто бессознательно создавал отдельный мир, прототип того, какой унаследует Фаусто III – уже устаревший. Нейтрализовались ли эти две силы и бросили тебя на одиноком мысу между двумя мирами? По-прежнему ль ты способна смотреть в обе стороны, дитя? Если да, ты находишься в завидном выгодном положении: все та же драчливая четырехлетка с историей, прячущейся в естественном укрытии. Нынешний Фаусто смотреть может лишь назад, на отдельные фазы собственной истории. Никакой непрерывности. Никакой логики. «История, – писал Днубитна, – есть ступенчатая функция».

Слишком ли верил Фаусто: была ли Общность подложной, компенсацией за какой-то провал как отца и супруга? По меркам мирного времени он определенно провалился. Нормальным довоенным курсом было бы медленно врастать в любовь к Элене и Паоле по мере того, как молодой человек, до времени вброшенный в женитьбу и отцовство, учился бы брать на себя ту ношу, какая во взрослом мире выпадает на долю каждого мужчины.

Но Осада создала различные ноши, и невозможно было сказать, чей мир реальнее: детей или родителей. Несмотря на всю свою грязь, гвалт и грубость, детишки Мальты выполняли функцию поэтическую. Игра в «В. В. С.» была лишь одной метафорой, которую они измыслили, дабы завуалировать имеющийся мир. К чьей выгоде? Взрослые были на работе, старикам все равно, сами детишки все «посвящены» в тайну. Должно быть, за неимением лучшего: пока их мышцы и мозги не развились до того, чтобы смогли они взять на себя часть работы в той руине, коей становился их остров. То было выжидание: поэзия в вакууме.

Паола: дитя мое, дитя Элены, но превыше прочего – всей Мальты, ты была одной из них. Эти дети знали, что́ происходит: знали, что бомбы убивают. Но что есть человек, в конце-то концов? Ничем он не отличается от церкви, обелиска, статуи. Важно только одно: всегда выигрывает бомба. Их взгляд на смерть был не-человеческим. Непонятно, лучше ли получается с нашими взрослыми отношениями, и без того безнадежно запутавшимися в любви, общественных формах и метафизике. Явно в детском способе было поболе здравого смысла.

Дети перемещались по Валлетте собственными маршрутами, в основном – под землей. Фаусто II регистрирует их отдельный мир, наложенный на разбомбленный город: драные племена, разбросанные по Шаръит-Меууия, то и дело устраивают междоусобные схватки. По краям поля зрения – разведотряды и команды фуражиров, вечно шныряют.